Вы хотите – возитесь, делайте себе какую-то там поэзию, искусство. А Миша Айзенберг – он будет делать прямо стратегию. Где Миша – штаб. У Миши – масштаб. Место Миши – на крантике. У заслонки. Кого куда: кого придержать, кого выпустить. Миша знает. Так Мише сам Бог велел. А кто ещё? Спросите у Миши. Миша – из кафе "Арфа". Миша избран, мобилизован и призван. Высший Мишин кайф – это когда у какого-нибудь лодыря из журналья выскочит фразочка: кого тут нет, тех нет и в русской поэзии. В смысле, кого нет в Мишином наборе. В Альманахе. Вообще – кто не указан им Мишей. Самим, что ли, ещё тут возись, разбирайся... И иностранные лодыри-халтурщики не меньше наших ценят, когда им экономят время, мышление и понимание для действительно серьёзных случаев ихней жизни... Меня в такой русской поэзии, во всяком случае, нет давно, прочно. Навеки, видимо, раз уж до сих пор не случалось быть ни в "Синтаксисе" (Париж, 70-е; в московском 50-х как раз был), ни в "Континенте", ни в "Новом Мире", ни в "Октябре", "Знамени", в издательствах НЛО, ОГИ – ну везде, во всех-всех местах, заклятых этим заклятием. Вот сколько много-много раз меня нет в русской поэзии. Собственно говоря, меня в ней не бывает... А вы говорите "Миша". Что Миша? По сути, рядовой член. Рядовой член сообщества. Шахер махер альманахер.
"Это потому, что я еврей", – соригинальничал Миша. Нет, Миша. Это потому, что ты прохиндей и знал, что делаешь, когда запускал приготу и напускал приготы в сговоре с какой-то театральной дрянью. Всего лишь.
А вообще, если на антисемитизм теперь, оказывается, надо брать анализы и проводить тесты на выявление – иначе же его обнаружить не удаётся – то и не надо проводить тесты. По крайней мере, про себя скажу – тогда и не стоит трудиться, а можно уже прямо сейчас, если кому так хочется, и правда писать меня, скажем, прямо в эти самые антисемиты. Если кому-нибудь так как-то удобней. Почему-то отраднее. Уж если можно про тебя пустить слух, ты – антисемит...
Одно сомнение: не пришлось бы тогда днём с огнём выискивать неантисемитов, про-семитов или как там их называть – во всяком случае, среди лиц с нормальным слухом, зрением и умственным уровнем. Не исключая, кстати, и многих лиц еврейской национальности...
У дьякона Кураева, неглупого человека, статья так и называлась: "Как делают антисемитом". Едва ли, думаю, важна уж так техника, технология – как именно делают. Нет – это интересно, конечно, но всё-таки существеннее, что таки да: делают ведь... Зачем? Кто их знает. Что ли для интересу... Реальный антисемитизм: "Бей жидов", "Дави евреев", "Евреи – вон из страны", "Евреи – в Израиль" – не то, не то. Тот же Макашов на всех экранах – как-то не так увлекательно. Где тут разгуляться высшей нервной деятельности...
Я – 53 года выпуска, мне и всем кругом серьёзно вправило мозги дело врачей. Антисемит я вроде не был, а насчёт колорадских жуков и космополитов хохмили охотно, казалось, и евреи. А что делалось на самом деле – это до меня станет доходить уже после марта 53-го, особенно через литературу-искусство. И лет, думаю, с 15 потом, если не 20, я был большой еврей по убеждениям – опять же, как и многие кругом люди.
Думаю, что в основном и я сейчас тот же, пятый пункт считал и считаю безобразием, и поскольку от нас с Аней где-то что-то зависело (от Ани побольше, от меня совсем мало-редко, но бывало), мы с ней вполне сознательно этот пункт старались если учитывать, то с обратным знаком. Идеологию "Памяти", гг. Глазунова, Палиевского и упражнений в истреблении не нашего духа – в тех же литературе-искусстве – терпеть не могли (и не можем), чего и не прятали (не прячем). Но всё-таки евреем по идее сейчас меня уже назовёшь вряд ли.
И осложняться, и добавляться что-то тут, действительно, стало. Постепенно и не в сфере общих теорий и идеологий, а от собственного конкретного опыта. Защитив диссертацию в 67-м, Аня работала в журнале "Русская речь", где начальство пыталось гнуть профессионально русскую линию и получало постоянный тихий и дружный отпор от большинства в редакции (кстати, русского по национальному составу). Возни и нервов это, однако, стоило. И получать не менее постоянные поплевывания в адрес не тех или иных конкретных подписей в журнале, и только за то, что ты в ней работаешь, получать от лица как бы передовой общественности, со многозначительной мимикой и богатой жестикуляцией, причмокиваниями, подмигиваниями и кивками на сплочённость и могучесть: – Эт-то тебе неспроста-а!.. Зна-ай наших! – постепенно надоедало больше и больше.
Мне наблюдать – и то надоедало. И даже тем более надоедало: я тогда как раз варился в каше каких-то дел с там- и самиздатом и дел с детскими редакциями, где, хоть ты что, не мог уже сколько лет напечатать свои стихи, сперва любезно туда приглашённые... Случалось и сталкиваться кое-с кем из тех, кто поплёвывал, и мне не требовался микробиологический анализ слюны, чтоб знать, чего на самом деле стоят эти плевунчики.
А это – по сути, только начало самостоятельного опыта. Прошло пять, десять, больше лет, и пришлось признаваться самому себе, что честно-начисто-искренне внимания не обращать на национальность – так не выходит. Хотелось бы. Но не получается. И вряд ли тут один я виноват. Конечно, речь не о каких-то процентных нормах – предписанных или самодельных. Просто о рефлексе настороженности, который, хочешь – нет, упирайся – не упирайся, а не может сам по себе не вырабатываться при такой жизни. Лучше, если его меньше – это понятно. Но меньше его будет только при обоюдных усилиях – и это понятно не меньше.
А, смотрю, из еврейской общественности до сих пор многие, похоже, считают единственной нормой безусловный рефлекс 50-х: – В сторонку, в сторонку – дорогу еврею!.. Почему? Еще спрашивает... Антисемит!
И за последних лет 10-15 такой стереотип особенно окреп и утвердился по немецкому примеру. Немецкий пример, ничего не скажешь, серьёзный и видимо благодетельный – для немцев. Рефлекс: – А, Холокост?! Хенде хох! просто сформировал новую немецкую жизнь, сформировал на зависть и на удивление. Но нам пример годится вряд ли. Жизнь у нас всё-таки другая, и всё-таки другая была. Наверно, хуже в целом, но в частностях – когда как. Да, у нас тут было много чего плохого и по этой части. Сталин был, был 5-й пункт, а раньше черта оседлости, была борьба с космополитизмом, и было дело врачей, но Холокоста тут всё-таки не было. Тут было другое. А потому и хенде хоха того не получается. И вряд ли получится – в обозримом будущем. Кто тут от общественности – не взыщите.
Холокоста не было, а вот революции – да. Были. И неплохо запомнились. Из типовых сокрушений о былой якобы святости русской дореволюционной интеллигенции. "До революции антисемитизма стыдились, как дурной болезни..." – сокрушается известный писатель, Илья Григорьевич Эренбург. До революции стеснялись, и что стряслось, и куда подевалось... Писатель тёртый весьма, но в упор не видит странность: смех, уж какие загадки – революция же и стряслась... Нет, что ли?.. С бешеным швондерством на всех уровнях. От ЦК-ЧК до быта-обихода. В "Окаянных днях" есть сцена с натуры: брюнет в пейсах дырявит царский портрет собственной башкой и орёт из рамы: – Теперр я – царрр!!! Монархист Бунин в панике – не из-за портрета царской особы, а что же с дураком этим будет, кто теперь царь... Не тут прямо, так за углом, спустя какое-то время. Да ведь если бы только с одним этим дураком...
Да наконец: 18 из 20 советских первых народных комиссаров – евреи под псевдонимами – так всё-таки: было это, или не было этого? Это же никакие не тёмные предания, не обряды, не каббалистика-мистика, не кровь христианских младенцев, не бредни, короче, а либо факт, либо нет. Не факт. Так как всё-таки? Или это клеветнический факт, как ляпнул где-то когда-то какой-то, говорят, партдеятель?..