Конфуций выслушивает с уважением Лао-Цзы, но отказывается его понимать.

Конфуций открыл простой и удобный властям закон бытия людей. "Правитель должен быть правителем, работник – работником, отец – отцом, сын – сыном. Младшие должны беспрекословно подчиняться старшим, но старшие должны требовать от подчинённых и младших только то, что могут подтвердить своим примером". Но Лев Толстой в этой иерархичности метко выделил иное – и царь, и правитель должны всю жизнь исправлять и совершенствовать себя.

В интересной книге А.Шифмана "Толстой и Восток" исследователь пишет:

"Безоговорочно приняв эти принципы конфуцианской морали, Толстой, однако, упустил из виду, что понятие жэнь неотделимо в учении Конфуция от другого понятия – ли, что буквально переводится как "церемония", "обряд", а означает обязанность младшего соблюдать покорность старшему… Каждый должен знать своё место. Покорность, почтительность – высшие добродетели… Проповедь покорности…" Не думаю, что писатель упустил из виду понятие ли, он его просто отбросил, как мешающее ему. Если по Конфуцию – нравственное совершенствование и правителя, и слуги – первейшая обязанность, то Лев Толстой как бы подвергает нравственному совершенствованию и само учение Конфуция. Ищет то, что близко и ему, и Лао-Цзы, и Конфуцию.

Сближали же Лао-Цзы и Конфуция ненависть ко всем войнам, откровенный пацифизм, которому близок был и Лев Толстой. По сути, у Конфуция он и позаимствовал свой тезис о непротивлении злу насилием.

"На вопрос одного царька: сколько и как прибавить войска, чтобы победить один южный не покорявшийся ему народец, – Конфуций отвечал: "уничтожь всё твоё войско, употреби то, что ты тратишь теперь на войско, на просвещение своего народа и на улучшение земледелия, и южный народец прогонит своего царька и без войны покорится твоей власти" – пишет Лев Толстой в своей знаменитой статье "Патриотизм или мир?".

В 1886 году, знакомясь с учением Конфуция, писатель нашёл его высказывания о бесконечности поисков истины, сравнение поисков истины с течением воды.

Толстой даже задумал написать рассказ на эту тему, к сожалению незавершённый. Вот этот набросок, названный писателем "Течение воды":

"Однажды ученики Конфуцы застали его у реки. Учитель сидел на берегу и пристально смотрел на воду, как она бежала. Ученики удивились и спросили: "Учитель, какая польза смотреть на то, как текут воды? Это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет".

Конфуцы сказал: "Вы правду говорите: это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет, и всякий понимает его. Но не всякий понимает то, как подобно течение воды учению. Я глядел на воду и думал об этом. Воды текут без остановки, текут они днём, текут они ночью, текут до тех пор, пока не сольются все вместе в большом океане. Так и истинное учение отцов, дедов и прадедов наших от начала мира текло без остановки до нас. Будем же и мы делать так, чтобы истинное учение текло дальше, будем делать так, чтобы передать его тем, которые будут жить после нас, чтобы и те по нашему примеру передали его своим потомкам, и так до конца веков".

В феврале 1884 года он пишет В.Г. Черткову: "Я сижу дома в жару, с сильнейшим насморком, и читаю Конфуция второй день. Трудно представить себе, что за необычайная нравственная высота." Спустя годы, уже в 1900 году вновь пишет: "Ничего не пишу, занимаюсь Конфуцием и очень хорошо. Черпаю духовную силу… У нас, quasi-христиан, нет никакой религии…"

Вот за такие противопоставления в пользу китайских мудрецов Николай Бердяев и обвинил писателя в безблагодатности и далекости от православия.

Думаю, Бердяев ошибался, китайские мудрецы по нашим христианским понятиям были именно мудрецами и мыслителями, не проповедниками чуждой для православия религии, и потому привлечь Лао-Цзы или Конфуция возможно даже в самых христианских поисках истины.

В конце жизни Лев Толстой задумал даже книгу о Конфуции в издательстве "Посредник". К сожалению, кроме двух набросков "Великое учение" и " Книги Конфуцы" и многих его цитат и изречений в сборниках для чтения, ничего написать не успел. Зато поддержал намерение своего знакомого П.А. Буланже написать брошюру о Конфуции. Она вышла в свет в 1908 году с предисловием Толстого "Изложение китайского учения" в издательстве "Посредник" под заглавием "Жизнь и учение Конфуция".

В 1909 году Толстой вновь всерьёз занялся Конфуцием, решив написать о нём.

"Вчера занимался тоже Конфуцием, – пишет в дневнике 8 апреля. – Кажется, можно написать". 5 мая Толстой отмечает, что готовит книжки о Конфуции и Лао-цзы для издательства "Посредник". В августе писатель возвращается к своему плану, 24 августа снова пишет в дневнике: "Вечером читал Конфуция и говорил много и хорошо с Иваном Ивановичем об изданиях…"

Лев Толстой, не успевая сам, поддержал замысел всё того же Буланже написать вторую книгу о Конфуции. "Был Буланже, говорил с ним о Конфуции", – отмечает писатель в дневнике 30 сентября.

Новая книга П.А. Буланже вышла в 1910 году, незадолго до смерти Толстого.

Толстой и Конфуций одинаково считали, что изначально было некое повеление Неба, некоего духовного абсолюта, и далее уже вся жизнь человека и все его непреложные законы создавались, исходя из этого небесного повеления. Признавая его абсолютом, они оба мало занимались самим Небом, потому им часто отказывают в религиозности. Но в самой жизни они исходили из приоритета всеобщей любви.

Один – Конфуций – более рационален и ритуален, другой – Лев Толстой – более природен и органичен, но концепции мира и всеобщей любви их объединяют даже сквозь тысячелетия.

Владимир ГУГА СФИНКС И ОРФЕЙ ХХ ВЕКА

Мир, созданный художественным воображением Дмитрия Шостаковича, окружают неопределённые горизонты. Должно пройти ещё очень много времени, прежде чем ценители искусства смогут представить его подлинные масштабы. Если это вообще возможно. Пока что музыка Шостаковича напоминает бездонный космос, открытый уху любого чуткого слушателя.

Тем не менее, попытки найти в этом завораживающем пространстве почву, точку опоры, позволяющую взглянуть объективно на Вселенную Шостаковича, не могут оставлять равнодушными даже людей далеких от серьёзной музыки. Особенно интересны в этом смысле работы проницательных исследователей, обладающих, подобно Соломону Волкову, глубокими знаниями в самых разных сферах – искусствоведении, истории, социологии и т.п.

Книга Соломона Волкова "Шостакович и Сталин" исследует творчество великого русского композитора как болезненный, драматический диалог художника и тирана. Оснований для этого утверждения немало. Но согласиться с ним полностью, значило бы отсечь огромный пласт творческой натуры Шостаковича. Личность гения всегда обладает андеграундом, вторым планом, который невозможно измерить линейкой исторических обстоятельств.

Яркое, увлекательное исследование Волкова не только демонстрирует все важные вехи творческой судьбы Шостаковича, но и позволяет ощутить атмосферу сталинской эпохи. При этом автор рассказывает о былых событиях тоном независимого наблюдателя. Непредвзятость описаний грандиозных взлётов и не менее чудовищных катастроф, которыми насыщена вся история СССР, особенно в период правления Сталина, делает Соломону Волкову большую честь. Властитель мощного государства представлен в книге не хитрым маньяком, тупым бюрократом и кровожадным людоедом, каким его обычно изображают публицисты-либертинцы, а фигурой многогранной, сложной и масштабной.