Владимир Бондаренко НАДПИСЬ

Можно ли составить представление о человеке, тем более о поэте, исходя из надписей, оставленных им на своих книгах, или подаренных ему его друзьями и соперниками? Скажем, когда я был в музее Иосифа Бродского, то наткнулся на книгу стихов Станислава Куняева с достаточно трогательной надписью автора: "Иосифу Бродскому с нежностью и отчаянием. От меня. Станислав Куняев. Эту совершенно чуждую ему книгу". Обратил внимание и на год – 1966, Иосиф Бродский только что возвратился из ссылки. Ещё не был ни нобелевским, ни никаким другим лауреатом.

Ясно, что это не подарок другу или поэтическому соратнику – "совершенно чуждую ему книгу". Но заметно и то, что поэты ценили друг друга. Один не побежал выбрасывать книгу на помойку – дожила через все эмиграции и до музейного экспоната, другой – дарил совершенно иному поэту и человеку не только книгу, но свою нежность, помогая ему воспрянуть духом после ссылки. У меня нет других надписей, которые Куняев оставлял на своих книгах тем людям, которых ценил. Хотя и интересно, что он в своё время надписал и Евгению Евтушенко, и Александру Межирову, и Борису Слуцкому. Вообще, для критика любопытная тема: составить портрет писателя, исходя из его авторских надписей на книгах и автографов, подаренных ему. Отбрасывая дежурные надписи, как ненужные.

Я не ловлю своего старого друга на противоречиях, когда вижу его поклонение в юности либеральным мэтрам, и наоборот – уважение этими мэтрами своего русского ученика. Скорее, вижу его отнюдь не однозначную поэтическую судьбу, а сквозь неё путь большинства прекрасных русских поэтов, прошедших и через искусы шестидесятничества, и через наставничество поэтов, ставших со временем им чуждыми. Это и Анатолий Передреев со школой Слуцкого, и Николай Рубцов с влиянием Бродского, и даже Юрий Кузнецов, которого опекали поначалу Давид Самойлов, а затем другие наши мастера филологической школы.

Вот и Станислав Куняев писал позже: "Я очень хотел стать автором "Нашего современника", я дружил со многими постоянными авторами. Но для Сергея Васильевича (Викулова – В.Б.) я оставался не совсем своим. Я выступал на вечерах вместе с Евтушенко, с Ахмадулиной, печатался в "Юности"… По мере того, как росло мое русское самосознание и внедрялось в мои стихи, росло и отторжение меня "Юностью" – стихи мои она с порога отвергала… Я всё более входил в противоречие с поэтами и прозаиками, группировавшимися вокруг Василия Аксенова, Гладилина, Вознесенского…"

Как абсолютно неизбежное, проросшее сквозь все путы ученичества и справедливое по всем этическим законам, в нём состоялось превращение в совсем иного поэта. Русского национального...

На востоке создано много легенд о таких превращениях. Рыба, проплывшая вверх по течению и даже преодолевшая водопад в обратном направлении, снизу вверх, становилась могучим драконом. Вот и Станислав Куняев преодолел свой ученический водопад. И стал русским могучим драконом.

Он не побоялся отречься от своих былых либеральных учителей, когда пришёл к пониманию совсем иных русских национальных и государственных истин.

Я предаю своих учителей,

Пророков из другого поколенья.

Довольно. Я устал от поклоненья

И недоволен робостью своей…

…..

Я знаю наизусть их изреченья!

Неужто я обязан отрицать

Их ради своего вероученья?

Молчу и не даюсь судьбе своей.

Стараюсь быть послушней и прилежней,

Молчу. Но тем верней и неизбежней

Я предаю своих учителей.

Так прочитаем же их изречения на собственных книгах, подаренных молодому Станиславу Куняеву. Мне было интересно даже то, кто и когда дарил ему свои книги. Конечно, трудно догадаться, что скрывается за той или иной вроде бы искренней надписью, скорее можно определить направленность поэтических увлечений. А на вопрос: можно ли доверять самым тёплым автографам, надо привести пример бывшего учителя Станислава Куняева Давида Самойлова, который, надписав Вадиму Кожинову свою лучшую книгу "Дни": "Вадиму – человеку страстей, что для меня важней, чем человек идей, – с пониманием (взаимным). Где бы мы ни оказались – друг друга не предадим. 1.03.71. Д.Самойлов", в тот же день пишет в своём опубликованном дневнике: "Странный тёмный человек Кожинов…", а в другом месте прямо "Кожинов… – фашист".

Вот и верь дарственным надписям. Тем не менее, Станислав Куняев очень ценит подаренные ему книги, ценит и их тайную интригу. Я про себя давно понимал, что Куняев, как и я сам, в чём-то театральный, артистичный человек, и момент игры для него тоже всегда важен. Вот он сам пишет о подаренных ему книгах: "Дезик предложил мне игру, которая заключалась в том, чтобы увести от Слуцкого его способного ученика, то есть меня, к нему, к Дезику… Когда последний узнал об этом, то, улыбаясь в усы, подписал мне свою очередную книжку: "Поэту Станиславу Куняеву – отпускная (согласно прошению). Борис Слуцкий". До этого все свои книги Слуцкий мне подписывал одинаково: "В надежде славы и добра". Дезик же, узнав, что я избавился от "крепостной зависимости", обрадовался, и на книге "Весть" поставил автограф: "Стасику – от учителя, который не испортил дела" (перефразировав свою строку: "не верь ученикам, они испортят дело"). А книгу "Равноденствие" снабдил шутливой надписью: "Стаху с Галей эту книжку непринуждённую без излишку. С любовью. Д.Самойлов".

Конечно, не зная предыстории дарения, трудно расшифровать ту или иную дарственную надпись.

Поэтому буду следить за изменением тех или иных симпатий, за изменением самих авторов, дарящих книги. Как я вижу из куняевской коллекции, поначалу густо идут либеральные мэтры (или первые книги сверстников и иных – не сохранились? Но и это характерно: оставлял, как ценимые, книги своих первых учителей).

Вот с таких надписей и начинается куняевская библиотека подаренных книг.

Борис Слуцкий, его первый учитель, возлагавший на него большущие надежды, пишет: "Станиславу Куняеву – в надежде славы и добра – от него и для нашей поэзии. Борис Слуцкий. 17.12.1960г.". Евгений Винокуров: "Дорогому Станиславу Куняеву с верой в тебя. Сердечно. Евг. Винокуров. 5.4.61". Ещё один учитель Куняева Александр Межиров пишет на своей "Подкове": "Любимому Станиславу. А.Межиров. 9.4.68".

Можно только представить на основе этих, отнюдь не случайных надписей, насколько тесными были отношения у молодого Куняева с признанными лидерами нашей прогрессивной поэзии. Впрочем, были не только учителя, были и сверстники, друзья, близкие люди. Вот пишет ему питерский поэт Александр Кушнер на книжке "Первое впечатление": "Дорогому Стасику – дружески. Саша. 7.1.63". А это уже его полный собрат и единомышленник, самый близкий в те времена, поэт Игорь Шкляревский: "Станислав, люблю тебя и стихи твои. Ещё много хотел написать, но ты и так всё поймёшь. Игорь Шкляревский. Июнь 1962". А сейчас я поражу всех наших нынешних почитателей Станислава Куняева. Ибо "Дорогому Стасику – мой треугольно-добрый кулак протягивает не кто-нибудь, а автор "Треугольной груши" – Андрей Вознесенский. Москва. ХХ век". Думаю, и молодой Станислав Куняев в ответ Вознесенскому дарил с тёплой надписью своё "Добро должно быть с кулаками".