Ну что на это скажешь? – только одно: в самом деле, смешно! Ведь надо, по старой привычке очеркиста, хотя бы глянуть на то, о чём судишь. Даже так называемый беловой, найденный и факсимильно изданный вариант, показывает, как продолжалась работа гения над отдаваемыми для перепечатки главами романа. Это классическая правка русского литератора – уже в конце, когда, казалось бы, всё написано. Сплошные вставки, переносы, перекидываемые куски. Исследователи еле 6-ю главу отыскали среди правок и переделок. Берёшь, например, страницу 41 четвертой части романа. Боже мой, неужели это разбирала машинистка? Памятник надо ставить. Какие-то вставки с полей, стрелки и зачеркивания. А какие улучшения! Вот две правки навскидку: "…щёки его, усеянные чёрной порослью давно небритой бороды…" Но в сцене наступления действие разворачивается среди зимних полей и Шолохов одним словом как бы приближает портрет персонажа к месту действия: "…щеки его, усеянные черным жнивьём…"

А вот как передаётся волнение перед схваткой: "Он говорил Чубатому, глядя на седой, припорошенный снегом гребень окопов…", но Шолохов усиливает нервное состояние ожидающего: "Он говорил Чубатому, щуря неверный взгляд на седой, припорошенный снегом гребень окопов…" Не просто "глядя", а "щуря неверный взгляд". Как это точно передает напряжение! Да был ли хотя бы раз Баймухаметов в серьёзной драке, в учебном пускай бою, в решающей спортивной схватке? Если бывал – то оценит это улучшение и усомнится в своих кабинетных обличениях и склоках. Даже после беглого знакомства с рукописями опытный литератор должен понять, если это – только переписка и мистификация, то Мериме со своей "Гузлой", вдохновившей Пушкина на "Песни западных славян", – просто отдыхает. После такой гениальной мистификации надо Нобелевскую премию только за неё давать. Но кому?

Вот тут и всплывает вторая причина, заставившая взяться за перо, которая даже и к "Тихому Дону" имеет косвенное отношение. Автор мстительной заметки, похоже, целиком разделяет пространные измышления российского, а потом израильского филолога Назарова-Бар-Селлы, что писателя Шолохова вообще не существовало, а был проект НКВД и других органов – "писатель Шолохов". Изучая тексты, исследователь пришел к выводу, что и "Тихий Дон", и "Поднятую целину", и "Они сражались за Родину" писали разные люди.

Кстати, любопытно, что в редколлегии "Русского базара" есть опытные и хорошо знакомые нам литераторы: Георгий Вайнер, Виталий Коротич, дочка известного советского писателя и борца с западной идеологией – Надежда Кожевникова. Уж они-то должны кое-что понимать в природе творчества, в рождении рукописи, в создании цельного художественного мира? Но, видимо, и они придерживаются этой крайне лестной для НКВД и уничижительной для русской культуры версии. Если все романы Шолохова столь ярко сфальсифицированы, если удался такой грандиозный художественный проект "писатель Шолохов", то какие же светочи должны были работать в спецслужбах?! И куда они подевались сегодня, судя по беспомощности и бездарности многих действий на идеологическом фронте? Почему произошло такое вырождение со сталинских времен? Вот загадка почище стремени "Тихого Дона"!

А мне кажется, что в истории русской культуры и общественной мысли всё было с точностью до наоборот. Поэт Державин стал видным сановником славных екатерининских времен, дважды губернатором, который вытеснялся с должностей за гуманизм, бескорыстие и борьбу с коррупцией, говоря новоязом. Поэт Тютчев был выдающимся дипломатом, философствовал при дворе и отстаивал там дерзкие мысли о национальных интересах – "русскую точку зрения на всё происходящее". Или вот мало известный пример. В семье небогатого рязанского дворянина-чиновника родился замечательный лирик и незаурядный художник Яков Полонский. В Рязани он закончил гимназию, приобрел первые опыты стихосложения. Наверное, по заслугам видному и способному гимназисту было доверено прочесть стихи наследнику престола Александру, посетившему древний город на Оке вместе с воспитателем своим – Василием Жуковским. Наставник будущего государя и самого Пушкина высоко оценил стихи юного Полонского, торжественно вручил золотые часы. Остался один путь – в литературу! Впрочем, в Московском университете Полонский учился на юридическом факультете, что позволило ему потом, после многих мытарств и литературной поденщины, занять в 1860 году место в Комитете иностранной цензуры и дослужиться через 36 лет до члена Совета главного управления по делам печати, то есть до сегодняшнего уровня руководителя федерального агентства. При этом он написал море песен, включая истинно народную "Мой костер в тумане светит". Вот какие славные цензоры и начальники в сфере печати были – тот же Тютчев, Гончаров, Случевский, Полонский… Сравните-ка с нынешними!

Но если верить логике и измышлениям Бар-Селлы-Баймухаметова, то все великие произведения русской литературы должны были фабриковаться в тайной канцелярии да в 3-м отделении. Но, к нашей гордости и печали, самые лучшие интеллектуальные и нравственные силы державы всегда были на всенародном виду и на беспощадном ветру эпохи. Шолохов тут – не исключение, если знать биографию гения, понимать величие его писательского и гражданского подвига. Но это, конечно, на базарном уровне – не достижимо.

В воспоминаниях литературоведа Юрия Жданова, которому, помню, возражал критик Юрий Карякин, написав либерально-программную статью про наступание на одни и те же грабли, есть эпизод спора Шолохова с крупными партийными бонзами. Чтобы прервать надоевший разговор, писатель позволил себе резкость: "Шолохов внезапно посуровел, поднялся и сказал: "Вы все пройдёте, о вас забудут, а я вечен!" И вышел". Эти весомые слова относятся не только к нынешним идеологам и серым кардиналам, но и ко всем авторам и даже членам редколлегии "Русского базара". Их мелкая зависть и последние наступания на шолоховские грабли – понятны.

Алексей Иванов КРИМИНАЛИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

"На просторах литературы всегда орудовали шайки разбойников, но никогда ещё их не наводняла, не эксплуатировала, не объявляла своим законным достоянием столь многочисленная, разношерстная и тем не менее хорошо организованная банда, на знамени которой написано: "Жить за счет пера!" Однако то ли из презрения к ней, то ли из робости все молчат, и зло становится всё более явным; серьёзные умы, украшение нашей эпохи, замкнувшиеся в тесных границах своих научных интересов, обходят молчанием бесчинства, которые они не знают даже, как назвать. Тем временем подлинные высокие таланты, ослеплённые и увлечённые общим примером, уступают напору потока и плывут по течению, не пытаясь бороться с бедствием и приспосабливаясь к нему в надежде, что сами они сумеют спастись, не обесчестив себя". Так говорил Сент-Бёв почти сто семьдесят лет назад о французской литературе. На этом можно было бы и закончить, не начиная статьи, но кажется, пользуясь современным материалом, можно найти несколько свежих акцентов, а кое-какие и переставить.

Начнём с того, что сильно криминализировался современный язык, как в просторечье, так и в литературе. Для сравнения: как часто употребляется блатное выражение "тусовка", "тусня" вместо "общества". Но, говоря словами Бахтина, какая мыслеформа у слова "тусовка"? Гораздо беднее, чем у слова "общество", мыслеформа которого невероятно развита, представляет собой целый мир, вызывает бесконечный образный ряд. В языке возникают слова "расклад", "кинуть", "развести", "поставить на кон", "попал на деньги", даже президент употребляет блатное выражение "мочить". Что стоит за этими словами, какой культурологический образный ряд они могут вызвать, кроме блатных песен? Такими словами думать опасно, приводит к слабоумию и потребительскому мышлению.