Грохочет мостами бетонная ночь.

О том, что не нужен никто никому,

Сияют каналы бензином во тьму.

Откуда взялась ты, другая душа?

Ребенок путаны? Дитя алкаша?

Плод вольных, к безумию мчащихся снов?

Неясная весть параллельных миров?

Поманишь — взовьется над пеною хвост.

Нырнет. От испуга забьется под мост.

Окликнешь:"Давай с тобой рыбок стеречь!"

Невнятно мычит. Да нужна ли ей речь?

И надо ль, в себе не поняв ничего,

В другом бесконечно искать своего?

Плывет между мусора, плещет луной,

Консервною банкой играет с волной,

Из радуги нефти соломкой зари

Пускает мгновенных миров пузыри.

— "Потише! Заденем!" — кричат ей с баржи,

И хлебные крошки бросают бомжи.

Григорий Бондаренко АНОНС

В Живом журнале, который я не веду, заполнял тест на политические пристрастия. На заданный вопрос есть пять-шесть заданных ответов, ограда, куда нас удобно загнать, даже либертарианцев. Так вот, спросили про любимое чтение, и одним из возможных ответов был "Священное Писание". Я и нажал там кнопку, потому что св. Иоанна Златоустого читал мало, а Ницше здесь вообще не при чем. Тем более что недавно я приобрел репринтную Острожскую Библию, о которой года четыре мечтал. В итоге меня записали в национал-консерваторы, кем я, наверное, и являюсь.

Вообще, я всегда проще себя чувствовал в мире навешанных ярлыков, в мире, получившем названия, только от меня, конечно, а не от чужого дяди. В таком мире есть место и для леса без названий, но только определенное место. Во множестве мудрости, как на самом деле говорил Соборник, множество разума, но "приложивыися разуму, приложит и болезнь". Оттого-то и "жаль весь мир и человека жаль". Мы могли бы быть чем-то большим, если б знали эти настоящие названия, а так "мира ли, морока ли, стиха ли бледное отражение мы сами". Надеюсь лишь, что когда-нибудь мы узнаем эти названия.

Григорий Бондаренко

Дмитрий Поляков ТОСКА ПО РОДИНЕ

Многие наши люди, оказавшись на Западе, часто путают Тоску по Родине (чувство, несомненно, глубокое и сакральное) с другим чувством, тоже хорошим, но несакральным — внутренним неприятием глубокого уродства западной жизни. Не диво: Запад, особенно Европа,— место действительно глубоко отравленное и невыносимое для любой еще не мертвой души.

В Америке, благодаря ее большим пространствам, можно хотя бы спрятаться в пустыне, в горах или в лесу; и, в самом деле, находятся же там люди, которые и скитаются, и прячутся в лесах, и заседают в неких подпольях; например, те же Identity Christians, люди, приятные во всех отношениях.

А в Европе, где свободных пространств не осталось, живому человеку деться уж совсем некуда. Любой современный европейский город суть срам и самая бесстыдная пустота; а пагубная, похожая на паутину сентября, завеса тонкой педерастии витает над крышами европейских домов, над прохожими и светофорами. Завеса эта скрывает цвета настоящего неба, мертвит и преломляет солнце, из-за нее и все иные небесные светила почти не видны, но лишь угадываются с большим трудом.

Ясно, что путаясь каждодневно в такой паутине, душа слабая быстро отупеет и сама станет паутиной (офранцузится, онемечится, офинячится, и при этом приобщится геенне огненной вдвое крепче француза, немца, американца, живущих на своей земле); а сильная душа, может, и устоит, но ценой непрерывной боли и страданий.

Русский человек, живущий на Западе и не страдающий,— конченый человек. Всё это так. Но только страдание это не есть Тоска по Родине. Страдание — это всего лишь следствие некачественности окружающей метафизики и попорченности внешнего мира, окружающего человека. Тоска по Родине — это чувство более внутреннее и более глубокое; когда человек расстается со своей Землей, из души его с мясом вырезается большой кусок, и оставшаяся рана будет болеть и кровоточить. А дальше всё зависит от самой души: если душа доброкачественная, то рана будет и дальше болеть и кровоточить всю жизнь, или пока человек не вернется назад; если злокачественная, то рана со временем болеть перестанет, но зато из раны превратится в злокачественную опухоль, и опухоль будет расти и расти, пока не заполнит то, что раньше было душой.

Однако в нынешнем мире эту боль часто не чувствуешь — не потому, что ее нет, а потому что появились другие, более страшные болезни, которых не было раньше. И с этими болезнями надо что-то делать. И, превозмогая болезни, забываешь про Тоску по Родине как про непозволительную роскошь. Так человек, страдающий от инфаркта, забывает про чувство голода или совсем уж незначительную ерунду, вроде несчастной любви. Так, Тоску по Родине можно заметить, например, у некоторых авторов двадцатых годов, разбросанных по миру после революции; достойнейшие из них, например — архимандрит Киприан Керн или философ С.Л.Франк. Но это говорит лишь о том, что тогдашний мир был просто гораздо менее страшным и опасным, чем сегодняшний, так что у человека оставались силы и время и о Родине потосковать. Сегодня все по-другому: сегодня прожил день — и радуешься просто тому, что дожил. "Радуйся, пока живой"; тут уж не до жиру и не до тоски.

Я, например, еще в июле прошлого года совсем не был уверен, что доживу до октября, не попав в ад или не сойдя с ума; и то, что уже январь, а я до сих пор живой и не в аду, принимаю как самое настоящее чудо и милость от Бога. И каждый день в Ливане (а не в свинских пустотах Хельсинки), прожитый от начала до конца, от раннего утра и до поздней ночи, прожитый в работе, прожитый не в аду, принимаю как дар от Бога, то, что не должно было случиться, но случилось.

Нынешний мир отличается от мира начала прошлого столетия прежде всего тем, что вокруг нас гораздо больше бесов, чем раньше, и все они гораздо злее прежних. И с ними приходится бороться всё время, а чуть зазевался — сразу пропал и всё, конец. Без непрерывного, тяжелого кровавого бесоборчества не выжить; а всех, кто думают, что и без бесоборчества выживут, Башня Силоамская под собой погребёт; Хвостатая Звезда прилетит с моря и всех разметёт; сгинет бесследно всякий человек плюшевый, расслабленный и строгости не имеющий. И, живя ныне в городе, где зыбка грань между жизнью и небытием и очень легко пьяному или заблудшему прохожему забрести не туда и пропасть, я вспоминаю о великой сибирской реке, далеко за морем, омывающем удивительный этот город.