Свобода сообщений стала идеей-виpусом антисоветской программы. Антисоветский проект предполагал повторение в России той культурной мутации, которую претерпел Запад в ходе Реформации и слившейся с ней Научной революции. Тогда там все стало дозволено в познании (науке) и сообщениях (искусстве). От бpака науки и искусства pодились сpедства массовой инфоpмации. Вместе с наукой, как пpодукт буpжуазного общества, возникла идеология. Она быстpо стала паpазитиpовать на науке, пользуясь ее методами. Неpазpывная связь свободы познания, свободы инфоpмации и свободы пpедпpинимательства лежит в основании философской модели западного общества (практика — особая тема).
Кстати, идея свободы предпринимательства неразрывно связана с идеей классовой борьбы как варианту узаконенной «войны всех против всех». Эта идея также стала важной частью антисоветского проекта. В сущности, главным объектом антисоветской пропаганды был подрыв устоев общества-семьи. Эта пропаганда оказалась наиболее действенной в самой модернизированной части общества, в среде интеллигенции. Как уже не раз говорилось, «мы не знали общества, в котором живем» и принимали почерпнутую из обществоведения идею, что советское общество — это просто продукт прогрессивного развития того же западного общества, стадия в его «естественной», проходящей в соответствии с законами общественного развития эволюции. Что-то у нас лучше, что-то хуже, есть пережитки прошлого. Много недостатков у нас, мол, было и оттого, что прыжок в эту «новую стадию» произошел по капризу истории в неподготовленной для этого крестьянской стране.
При таком видении СССР все его бытие трактовалось, в полном согласии с доктриной обществоведения, в понятиях западного общества. Возникало желание сравнить отдельные элементы нашего и западного жизнеустройства и «взять оттуда все лучшее». Отпадала сама проблема подобия систем и вопрос о «применимости» у нас ихнего «лучшего». Когда при таком сравнении наталкивались на резкое различие, этому находили объяснение в нашем тяжелом историческом наследии — в нашей неразвитости, тяжелой войне, сталинизме и т.д. Неважно даже, оправдывал ли человек эту нашу родную историю или проклинал, в обоих случаях вставал вопрос о том, что пора различие устранить и научиться тому, в чем благополучный Запад ушел от нас вперед. Стало модным говорить даже, что пока мы тут со сталинизмом да коллективизацией возились, там-то, на Западе, и построен настоящий социализм. Эта мысль одно время нравилась даже нашей левой оппозиции. Она упрекала наших олигархов и их громилу Ельцина: что же вы, господа? Вот и Запад к социализму идет, у него государственный сектор большой. И нам бы так надо, раз уж мы у Запада учимся.
Целый срез антисоветского мышления сложился на основе категорий классовой борьбы. Вот, на Западе она узаконена, введена в рамки права, сложилась целая культура борьбы, и в результате достигнуто динамичное экономическое и социальное развитие. У каждого рабочего в кастрюле курица, а около дома сносная машина — это благодаря забастовкам. Но и буржуазию эти забастовки заставляют тщательнее вести дела. Что же мы-то? Страна таких замечательных традиций рабочего движения?
И начали эту тему мусолить, а потом и в рабочую среду нести. Ты же рабочий, тебя эксплуатируют, надо же бороться за свои интересы! Цивилизованно, конечно. Теперь не булыжник оружие пролетариата, нужны знания, нужны права, нужен закон о праве на забастовку.
И уже к началу перестройки была подготовлена почва для воззрений, которые полностью разрушали всю конструкцию общества-семьи, накладывали на нее несовместимые с нею представления общества борьбы, которое уравновешивается силой или угрозой применения силы. Идея легализации забастовок стала одной из главных в т.н. «демократическом движении», а с 1989 г. в программе Межрегиональной депутатской группы Верховного Совета СССР. Началась активная пропаганда этой идеи в печати и на митингах, а также просто лихорадочная агитационная работа в рабочих коллективах. По ряду причин, блестяще описанных в американской советологической литературе, самым подходящим контингентом для этого были шахтеры. В США досконально был изучен опыт стачечной борьбы в России в 1902-1907 гг., очень интересно было читать эти работы.
Тем, кто имел хотя бы интуитивное представление о типе советского общества, идея легализовать забастовки сразу показалась предельно опасной. Они чувствовали, что речь идет не о частичном изменении социальной и политической системы, а о переходе общества в совершенно иной коридор, на совершенно иную траекторию. И как только в этот коридор войдешь, дверь за тобой захлопнется.
Тяжело было смотреть на подготовку, при явном потакании верхушки КПСС, первых больших забастовок. С точки зрения интересов самих рабочих они выглядели как самоубийство, но в эту воронку они затягивали все общество. К числу таких действий можно отнести антисоветские забастовки шахтеров Кузбасса в 1990 г. Множество разумных людей своими руками уничтожали тот строй, в котором они существовали как привилегированная социальная группа. И требовали установить строй, в котором они как социальная группа должны были неминуемо быть превращены в ничтожество.
Шахтеры вообразили (не без помощи манипуляторов), что если шахты приватизируют, а сами они станут акционерами, то они будут продавать уголь за доллары, а все остальное — налоги, цены на энергию, машины, транспортные тарифы и т.д. — останется, как было при советском строе.
Те обществоведы, которые об этом писали, обнаружили потрясающее непонимание типа советского общества — его было бы трудно так имитировать. Обнаружили они, кстати, и отсутствие логики, а также непонимание и типа западного общества. Вот что пишет старший научный сотрудник Института международного рабочего движения АН СССР В.В.Комаровский в статье «Независимое рабочее движение в Советском Союзе» («Общественные науки и современность», 1991, № 1): "Забастовки шахтеров… это шаг к гражданскому обществу… И в то же время это шаг к новой социальной и экономической структуре общества.
Именно летний перелом 1989 г. позволил многим рабочим осознать, что право на забастовку — такое же право, как право на труд, свободу собраний, как другие демократические права… Подобный взгляд на борьбу за свои права бессмысленно интерпретировать как следствие подрывных действий каких-то внешних сил.
Не случайно шахтерское движение, среди участников и лидеров которого поначалу было много членов КПСС (теперь зачастую уже бывших), к первой годовщине своего появления пришло с требованиями о ликвидации привилегированного положения КПСС на производстве, о выводе парткомов с предприятий и национализации имущества КПСС, включая средства массовой информации, с призывами к массовому выходу из рядов партии. Эти требования прозвучали на I съезде шахтеров, они были среди лозунгов политической стачки 11 июля 1990 года…
Что же думают шахтеры о возможной безработице? 56% опрошенных нами шахтеров понимают, что избежать безработицы не удастся и поэтому нужны государственные и региональные программы ее ограничения и помощи безработным. В то же время 26% считают ее безусловным злом и высказываются за ее недопущение".
С первым тезисом специалиста по рабочему движению можно согласиться, "забастовки шахтеров — это шаг к гражданскому обществу". Точнее, это шаг от советского традиционного общества, а куда нас от него заведет, пока неясно (более вероятно, что к традиционному же обществу, только несравненно более худшего типа, нежели советское — диапазон традиционных обществ огромен, вплоть до людоедских племенных королевств). Но уже следующий тезис просто нелеп: "право на забастовку — такое же право, как право на труд". Эти два права именно взаимоисключающие, они есть часть правовых систем двух несоизмеримых типов общества. Или право на труд — или право на забастовку, в этом и был фатальный выбор шахтеров, и даже они, похоже, это лучше понимали, чем старший научный сотрудник из АН СССР. Потому-то они, идя на забастовку, уже предвидели безработицу, а еще два года назад им и в голову такое бы не пришло. Хочешь права на забастовку — бери, но не взыщи, прав члена семьи ты тогда иметь не будешь, в том числе права на труд и других типично советских прав.