Изменить стиль страницы

И палач взял юношу, и привёл его на ковёр крови[301], и обнажил меч над его головой, и сказал: «О повелитель правоверных, это твой раб, сам собою кичащийся и к могиле своей стремящийся. Отрублю ли я ему голову, не ответственный за его кровь?» – «Да», – сказал Хишам. И палач спросил у него позволения второй раз, и Хишам ему позволил. И палач спросил позволения в третий раз, и юноша понял, что, если Хишам на этот раз позволит ему, палач его убьёт. И он засмеялся, так что стали видны его клыки, и Хишам разгневался ещё больше и воскликнул: «О юноша, я думаю, ты помешанный! Не видишь ты разве, что расстаёшься с земной жизнью? Как же ты смеёшься, вдеваясь над собой?»

«О повелитель правоверных, – ответил юноша, – если Жизни моей суждено продлиться, то ни малое, ни многое те может мне повредить! Но мне пришли на память стихи, – выслушай их, – убить меня ты успеешь». – «Подами и будь краток!» – воскликнул Хишам.

И юноша произнёс такие стихи:

«Говорили мне, что однажды сокол вцепился вдруг
В воробья в пустыне, что пригнан был судьбою»
И промолвил тут воробей в когтях того сокола
И он, в него вцепившись, уносился:
«Тебе подобный сыт не будет от меня,
А коль съешь меня, то поистине ведь мал я».
Улыбнулся сокол, в самом себе уверенный,
Из кичливости, и спаслась тогда пичужка».

И Хишам улыбнулся и воскликнул: «Клянусь моим родством с посланником Аллаха – да благословит его Аллах и да приветствует! – если бы он произнёс эти слова в первую же минуту и потребовал чего-нибудь, что меньше халифата, я бы, право, дал это ему! Эй, слуга, набей ему рот драгоценностями и дай ему хорошую награду!»

И слуга дал кочевнику великолепный подарок, и кочевник ушёл своей дорогой.

Рассказ об Ибрахиме ибн аль-Махди (ночи 273—276)

К числу хороших рассказов относится и такой: Ибрахим ибн аль-Махди[302], брат Харуна ар-Рашида, когда власть в халифате перешла к аль-Мамуну, сыну Харуна ар-Рашида, не присягнул ему, но отправился в ар-Рей[303] и объявил халифом самого себя. И он провёл так один год и одиннадцать месяцев и двенадцать дней, и сын его брата, аль-Мамун, ожидал, что он вернётся к повиновению и присоединится к другим на пути общины, пока не отчаялся в его возвращении. И тогда аль-Мамун выехал с конными и пешими и вступил в ар-Рей, ища Ибрахима. И когда дошла до Ибрахима весть об этом, ему оставалось только прийти в Багдад и спрятаться, боясь за свою кровь. И аль-Мамун назначил тому, кто укажет, где Ибрахим, сто тысяч динаров.

«И когда я услышал об этой награде, – говорил Ибрахим, – я испугался за себя…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала двести семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибрахим говорил: „И когда я услышал об этой награде, я испугался за себя и впал в замешательство. И я вышел из своего дома в полуденное время, изменив обличье, и не знал, куда мне направиться, и вошёл на улицу, не имевшую выхода, и воскликнул: „Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Я подверг тебя гибели! Если я вернусь по своим следам, меня заподозрят, так как у меня вид переодетого“. И я увидел в конце улицы чёрного раба, который стоял у ворот своего дома, и подошёл к нему и спросил: „Есть у тебя место, где бы я мог укрыться на час?“ – „Да“, – ответил он и открыл ворота. И я вошёл в чистый дом, где были циновки и подушки из кожи, а раб, приведя меня туда, запер за мною дверь и ушёл. И я заподозрил, что он услышал о награде за меня и подумал: „Он пошёл, чтобы на меня указать!“ И я стал кипеть, как вода в котле на огне, и раздумывал о своём деле, как вдруг вошёл негр, а с ним носильщик, у которого было все, что нужно: хлеб, мясо, и новые котлы, и принадлежности к ним, и новая кружка, и новые кувшины. И раб снял ношу с носильщика и затем, обратившись ко мне, сказал: «Да будет моя душа за тебя выкупом! Я отворяю кровь, и я знаю, что ты не побрезгуешь мною из-за того, что я делаю для пропитания. Вот тебе эти вещи, на которые не упадала ничья рука. Поступай как тебе вздумается“.

А я нуждался в пище, – говорил Ибрахим, – и сварил себе еду и не помню, чтобы я ел что-нибудь подобное этому. А когда я удовлетворил своё желание, негр сказал мне: «О господин, да сделает меня Аллах за тебя выкупом! Не хочешь ли вина, оно приятно душе и прогоняет заботу». – «Это мне не противно!» – ответил я, желая подружиться с кровопускателем. И негр принёс новые стеклянные сосуды, которых не касалась рука, и надушённый кувшин, и сказал: «Процеди себе сам, как ты любишь!»

И я процедил вино наилучшим образом, и негр принёс мне новый кубок, и плоды, и цветы в новых глиняных сосудах, а затем он сказал: «Позволишь ли мне сесть в сторонке и выпить одному вина, радуясь тебе и за тебя». – «Сделай так», – сказал я и выпил, и негр тоже выпил, и я почувствовал, что вино зашевелилось в нас. И кровопускатель сходил в чуланчик и вынес лютню, украшенную металлическими полосками, и сказал мне: «О господин, мой сан не таков, чтобы я просил тебя петь, но на твоём великом благородстве лежит долг передо мною, и если ты сочтёшь возможным почтить твоего раба, то тебе присущи высокие решения».

И я спросил его, не думая, что он меня знает: «А откуда ты взял, что я хорошо пою?» И негр ответил: «Да будет слава Аллаху? Этим наш владыка слишком известен! Ты мой господин Ибрахим ибн аль-Махди, наш вчерашний халиф, за которого аль-Мамун назначил сто тысяч динаров, но от меня ты в безопасности».

И когда негр сказал это, – говорил Ибрахим, – он сделался велик в моих глазах, и я утвердился в предположении о его благородстве и согласился удовлетворить его желание.

И, взяв лютню, я настроил её и стал петь, и мне пришла на ум мысль о разлуке с моим сыном и семьёй, и я заговорил:

«И надеюсь я, что кто Юсуфу его близких дал
И в тюрьме его, где он пленным был, возвысил,
Ответит нам, и снова вместе нас всех сведёт
Аллах, господь миров, могуч и властен».

И негром овладел чрезвычайный восторг, и жизнь показалась ему очень приятной (а говорят, что когда соседи Ибрахима слышали, как он говорит: «Эй, мальчик, седлай мула!» – их охватывал восторг). И когда душе негра стало приятно и его охватило веселье, он воскликнул: «О господин, разрешишь ли ты мне высказать то, что пришло мне на ум, хотя я и не из людей этого ремесла?» И я отвечал ему: «Сделай так, это следствие твоего великого вежества и благородства».

И он взял лютню и запел:

«Любимым я сетовал на то, как продлилась ночь;
Сказали они: «О как для нас коротка та ночь!»
И все потому, что сон глаза покрывает им
Так скоро, а нам очей всю ночь не закроет сон,
Когда наступает ночь-мученье для любящих, —
Нам грустно; им радостно, когда наступает ночь.
И если бы им пришлось терпеть, что стерпели мы,
На ложе, поистине, им было бы так, как нам».

И я воскликнул: «Ты отличился совершённым отличием, мой сердечный друг, и прогнал от меня боль печали. Прибавь же ещё таких безделок!»

И негр произнёс такие стихи:

«Когда не грязнит упрёк честь мужа, увидишь ты,
Что всякий прекрасен плащ, какой он наденет,
Она нас корит за то, что мало число таких,
Но я отвечаю ей: «Достойных немного!»
Не плохо, что мало нас, – сосед наш высок душой,
Тогда как у большинства соседи столь низки.
Мы люди, которым бой постыдным не кажется,
Когда биться вздумают Салуль или Амир[304].
Желание умереть к нам срок приближает наш,
Они же не любят смерть, и сроки их долги.
Мы можем словам людей не верить, коль захотим,
Но верят словам они, когда говорим мы».
вернуться

301

Ковром крови называли коврик, на который ставили осуждённого перед казнью и куда стекала его кровь.

вернуться

302

Ибрахим ибн аль-Махди (774—839) – брат халифа Харуна ар-Рашида, на короткое время отнявший престол у своего племянника аль-Мамуна (последний правил с 813 по 833 год). Не будучи выдающимся государственным деятелем, Ибрахим обладал большими познаниями в музыке и поэзии и известен главным образом с этой стороны.

вернуться

303

Город ар-Рей (разрушен в XIII веке) находился в северозападном Иране, близ теперешнего Тегерана.

вернуться

304

Салуль и Амир – арабские племена.