— Ты продолжай говорить, ты рассказывай, — попросил Синила, закрывая глаза. — Пока ты говоришь, я живой. Расскажи про цеппелин... и трусы велел ей другие надеть, новые... чтоб без пакостей... Слишком много говна было, чтобы это тоже был Бог, чтоб все это любовь... Говори — ну, хоть соври что-нибудь, а то правда — она надоедает... нельзя же все время мух жрать...

Фельдшеры бежали с носилками. Они быстро и умело вынули Синилу из телеги, оторвали присохший к спине ватник, уложили парня на носилки лицом вверх и быстро пошли к больнице, раскачиваясь из стороны в сторону.

Я сел на лавочку рядом с женщинами, выбравшимися из палат погреться на солнышке, и только тогда понял, что продолжаю говорить вслух.

— Тютелька на месте. Обе тютельки на месте. Я туда вовсе не за грибами пополз, а просто так. Ну, вроде игры. Разведчики там и все такое. Пролез и увидел ее на полянке. На камне, который считался дверью. Его раз сто туда-сюда двигали, думая, что под ним вход куда-то... в пещеру с разбойничьим золотом... Про это много ведь болтали. А это просто каменная гладкая плита. Вроде тех, что на могилах, но без букв и какая-то мягкая. Стамеска пробила ей горло и застряла в том камне. Я пальцем потрогал — рукоятка даже не шевельнулась. Вся голая. Лифчик просто расстегнут, а трусы на щиколотках. Он торопился. А потом стамеской. Потому что кореша же, на одних нарах валялись. Кровью повязаны. А баба и останется бабой. Даже если на мотоцикле по потолку поедет, все равно что-нибудь да не так. Пукнула — и упала. А эту — стамеской. И почему тогда он про любовь и про Бога? Может, и это тоже — любовь и Бог, Господи помилуй. Дружков нельзя, себя нельзя, а ее можно... пусть у нее тютельки как вишни и шея круглая и белая... В дурочек не влюбляются...

Мне вынесли воды, я выпил и посмотрел на собравшихся вокруг людей. Это были ходячие больные в пижамах, медсестры, санитарки, врачи. Впереди всех сидела в инвалидном кресле старуха Мазаева с палкой на коленях.

— Кончен бал, тушите свечи, — доктор Шеберстов закурил папиросу и посмотрел на меня с интересом. — Удивительно, как он прожил столько. Хотя, конечно, физически парень крепкий. И ловкий, как я слышал. На ушах стоял.

— Он на такой вот палке мог вверх ногами стоять, — сказала старуха Мазаева. — Старик его одноногий, а раньше лесовозы водил. Мать их дурная, на мотоцикле ездила, на табачной мельнице по две смены вкалывала — двоих-то уродов содержать. И все трое брехуны были, — она глубоко вздохнула, и от нее запахло больничной едой и какой-то едкой микстурой. — Все в жизни что-то делают. Строгают, колотят, по тюрьмам сидят или по больницам, скажем. И все это дела Божьи, даже если в тюрьме сидел. Такое, значит, дело этому человеку Господь назначил.

Я поднял взгляд выше — солнце близилось к зениту.

— Дайте вашу палку, пожалуйста, — попросил я у старухи Мазаевой. — На минуточку.

— Да помер же твой Синила, — тихо сказал Шеберстов. — Шел бы ты отдыхать... или еще куда... Вон погода-то!

Я никогда в жизни этого не делал. Я даже не знаю, что это вдруг на меня нашло. Да и впоследствии никогда на это не отваживался.

— А ты только истории рассказываешь, как этот самый Синила, -продолжала безжалостная старуха Мазаева, протягивая мне палку. — Раскащик! — прошипела она. — Ну, так все по порядку и расскажи. Тоже Божье дело. Почему ты такого гада в больницу повез, а не сразу на помойку?

Я кивнул. Именно на этот вопрос я и хотел ответить. И только сейчас понял — как. Для этого мне нужна была эта палка.

Трость у бабки была самая обыкновенная. Я уперся ею в асфальт, дрыгнул ногами и повис вниз головой. Затаил дыхание. Подумал только: я не упал. Солнце стояло в зените, и моя тень на асфальте была величиной не больше футбольного мяча. Ни о чем не думая, но не зажмуриваясь, я легким движением руки отбросил трость. Было тихо и жарко. Из карманов моей куртенки наземь посыпались ключи, медная мелочь, скрепки и смотанная в клубок резинка. Потом съехали с носа и бесшумно разбились очки. Я висел вверх ногами примерно в метре от земли, словно опираясь на собственную тень. А может, именно так оно и было. Стоило солнцу сдвинуться на долю градуса, меня чуть тряхнуло, а ноги сами собой расплылись в стороны. Я стал медленно опускаться. Коснулся ладонями асфальта, подогнул колени к груди и сел.

Я смотрел перед собой — и никого и ничего не видел.

— Семьдесят три секунды, — сказал фельдшер Шильдер, всюду таскавший с собой секундомер. — Числом и прописью.

Но никто не засмеялся.

Собрав мелочь, выпавшую из карманов, и бросив разбившиеся очки в мусорное ведро, я ушел, толкая перед собой заляпанную сухим навозом и кровью тележку, в которой на слипшемся ватнике валялись чиненные-перечиненные остроносые лакированные ботинки.

Только что я пережил что-то, чему не было названия. Я не почувствовал ни страха, ни любви, ни приступа веры или там озарения — я вообще, похоже, ничего не почувствовал. Да и то, что я сделал, не потребовало от меня никаких усилий, ей-богу.

Как это часто бывает в такую погоду в наших краях, ни с того ни с сего пошел дождь, хотя солнце по-прежнему светило ярко.

Улица была пустынна, и это хорошо, потому что никому, наверное, нельзя показывать лицо человека, который только что пережил настоящее ничто — те самые семьдесят три секунды. Я даже не задумывался о том, как мне это удалось. Устал. А главное, вдруг понял я, — это-то и было настоящий рассказ, без слов и смысла, которыми обычно пренебрегает даже Бог, — именно это, а вовсе не история о Синиле, о Няне со стамеской в белом горле, о дурочках, которые не бывают красавицами и поэтому в них не влюбляются, или о цеппелине свободы, обтянутом живой человеческой кожей...

Виктор Широков БОГИ БУДУЩЕГО

Михаил Попов. Огненная обезьяна: Роман. М.: ООО "Издательство АСТ", 2002. - 318 [2] с.- (Звездный лабиринт).

Действие новой книги известного московского писателя происходит попеременно в двух вроде бы непересекающихся мирах. Главный герой половины эпизодов, русский наемник Федор Фурцев участвует в величайшем турнире — всепланетных военных играх, а героиней второй половины книги является Зельда, странное существо, среди других не менее странных существ, ученых, программирующих данный турнир и считающих себя богами.

Эпилог, ставящий все на место и раскрывающий истинное положение вещей и взаимодействие героев романа, написан с подлинным блеском и доказывает, что М. Попов освоил не только жанры исторического или пиратского романов, но и антиутопии.

Ибо "Огненная обезьяна" прежде всего яркая антиутопия, в которой читателям преподносится очередной урок сохранения человеческого достоинства.

М. Попов вполне очевидно изложил следующее допущение: "Идея страны, государства перестала быть чем-то реально ощутимым, всерьез переживаемым. ...Умирание межнациональных футбольных состязаний было всего лишь отражением тех процессов, что шли в большом мире. Рушились или, вернее сказать, растворялись границы государств, началась массовая миграция, сотни миллионов людей хлынули с юга на север, с востока на запад. …Вернемся к футболу. В 2032 году Чемпионат Мира был отменен за ненадобностью, как, впрочем, и все прочие футбольные состязания подобного типа. Самое интересное, что соревнования грандиозных суперклубов-миллиардеров ненадолго пережили прочие виды соревнований. Оказалось, что громадные денежные суммы, выплачиваемые профессиональным футбольным звездам, лишь маскировали смертельную язву кризиса. И "Реал", и "Милан", и "Бавария", и "Барселона", отрываясь все больше и больше от среднего игрового уровня, все быстрее и быстрее превращались в подобие неких футбольных цирков. …Одним словом, в 2033 году Мировой Совет принял историческое решение — ученым было предложено создать универсальный механизм, компенсирующий межэтнические напряжения, постоянно накапливающиеся в самых разных точках планеты".