Будалина. Зеркальная литературная ситуация предшествовала 1917 году. Унылость и ощущение утраты России. Консерватизм — это то, что связано с культурой, модернизм — с цивилизацией. Шпенглер: "Цивилизация — мумия культуры".
Виктор Николаев. Рассказывает о том, что для создания книги он объехал много тюрем и переговорил со многими людьми, приговоренными к смертной казни или пожизненному заключению. Стоит ли таким образом писать книги? Чехов так писал о Сахалине, но я серьезно этой книги и не прочитал. Прочел функционально, когда ездил в командировку на Сахалин.
Олег Павлов. О дружбе с Кокшеневой и о его к ней привязанности. Я печатался в журналах, которые называли себя либеральными. Разделились по группкам на основе материальной выгоды. (О выгодах и о "материальном" говорил несколько раз, болит.) "Русская литература может быть только национальная". "В русской литературе, если писатель — настоящий писатель, он должен быть писателем русского масштаба. Критик — это подобие писателя. Понять писателя может только критик". О цензуре. Она есть. "В одном месте ты не можешь писать об одном, в другом другое".
Сергей Перевезенцев. "Скетчи Жванецкого — это не литература, а совершенно иная форма бытия". "Литература, которая сейчас существует, занимает все более и более жесткую позицию".
Стриженов. "Русская идея заключается в двух словах — сбережение народа". О "правой" чернухе.
Сергей Казначеев… Что-то у меня дальше неразборчиво в записной книжке, или я отвлекся. Здесь какая-то интересная цитата из Чернышевского. Выступал Сережа очень уверенно и хорошо. Я вспомнил его еще аспирантом. Он был первым аспирантом, после того как я стал ректором, которого я отправил за границу. Естественно, предполагался кто-то другой.
5 февраля, вторник, 29-й день отпуска. Утром ездил к С.А. Кондратьеву. Он, не ломаясь и не чинясь, сразу же передал мне 5.000 долларов. И как бы даже об этом забыл. Это совершенно особый русский характер. И особый вид спонсорской деятельности — оставаться в тени. Никаких просьб, никаких для себя выгод. Говорили о моем собрании сочинений. Сережа собирается выпускать новую серию. Я рассказал ему пару сюжетов из "сказок". Если я доведу количество сюжетов до 5 листов, они готовы выпустить книжку.
Заезжал на работу, пришло письмо от Румянцева, опять сложности со стипендией для иркутян-заочников. Деньги дал губернатор, а бухгалтерия ищет возможности, чтобы деньги не дать. Но тут я вспомнил, что у меня есть собственный фонд. Надо посоветоваться с Л.М. и провести деньги через фонд. Руководить выплатами станет наша же бухгалтерия.
Вечером ездил в поликлинику. Почему в юности я не стал врачом-урологом? “Обопритесь о локти. Ничего серьезного нет, но хорошо бы сделать анализы. Вы можете их сделать и сами, искать лабораторию, но мы можем это взять и на себя”.
6 февраля, среда, 30-й день отпуска. Утром приехал Андрей из своего провинциального города. Я постараюсь попытать его по поводу провинциальной жизни и юриспруденции. Он судья и, наверное, много знает. Я пользуюсь любым поводом, чтобы узнать, чем живут за Москвой. Жизнь в Москве совершенно иная, нежели за кольцевой дорогой. Так как так уж случилось, что дневник стал как бы полуроманом с фактическими лицами, то я создаю условия, чтобы те или иные люди вошли в этот роман. Вот и во второй половине дня я вполне мог не поехать в "Наш современник" на ежегодное заседание общества "Россия — Ирак", но какой-то взмах интуиции подтвердил мне: надо ехать.
Это традиция “Нашего современника" — стол уже был накрыт. Ждали В.Варенникова и Ю.Бондарева. Удивительная особенность, — когда входит Варенников, хочется встать. Рослый, красивый даже в старости. Народная аристократия. Но уже сидел Горбатько. Столько будет звезд Героев Советского Союза и Героев Социалистического Труда за одним столом!
Чтобы не тянуть с ожиданием, я пошел поговорил с С.Ю. Куняевым, Сашей Казинцевым и Сережей Куняевым. Переходя с маршрута на маршрут, встретил С.Н. Семанова. Он временно, пока Г.М. Гусев взял на несколько месяцев творческий отпуск для работы над воспоминаниями И.С. Глазунова, заменяет его на работе, теперь он зам. С.Ю. Куняева по журналу. Когда я теперь вижу С.Н., я вспоминаю, как он заложил меня М.О. Чудаковой. Я думаю, это особое свойство русского характера — участвовать во всех играх.
С С.Ю. мы ревниво поговорили, кстати, о книгах наших крупных общественных деятелей и деятелей искусства, которые пишут за них журналисты. Это все та же газета и та же публицистика. Отличие публицистики от художественной литературы в том, что, как бы она ни была блестяща и выразительна, она тем не менее почти никогда не помнится. Но художественная литература становится художественной литературой в силу особого авторского слова. Авторская книга, написанная не тобой, — это, как правило, проваленная книга. Авторские ошибки — это тоже достоинство слова. Потом С.Ю. похвастался, что у них тираж на 2,5 тысячи больше, чем у "Нового мира". У одних девять с лишним тысяч экземпляров, у других — одиннадцать. Кстати, в этом году М.Е. Швыдкой для библиотек российских купил 800 экземпляров журнала. Впервые. Раньше Министерство культуры покупало эти экземпляры только у либеральных журналов.
Стасик также сказал, что они возвращают мне мои "Сказки". Это не для них. Я это понимаю, но я слишком облегчил своим пониманием чужих проблем этот отказ. Интонационно журнал давно застыл. Сейчас он повторяет интонацию прозы Саши Сегеня. Но, кажется, у меня есть иной путь для этих вещей, подсказанный мне С.А. Кондратьевым: книга, которую он предложил мне выпустить. Весь прошлый день я думал об этом и, похоже, придумал еще один маленький рассказик.
Сережу Куняева я расспросил о причинах возвращения нового романа А.Проханова. По словам Сережи, он сам роман не читал, а читал Саша Сегень и главный редактор, по словам Сережи, в этом романе много повторов из "Красно-коричневого" и других последних его романов. Я думаю, причины были другие, роман слишком резок, и его многочисленные гипотезы вибрируют над правдой.
Потом началось заседание, которое проходило в форме славного застолья. Все было очень вкусно и аппетитно разложено. В "Современнике" это умеют. Особенно хороши были напитки, кое-что даже из погребов церковных деятелей. Начал Ю.В. Бондарев, который говорил о годе общества и о нашей довольно обширной, хотя и могущей показаться скромной деятельности. По своему составу это одно из самых авторитетных собраний. Говорили о письме Патриарха, которое он написал Хусейну и которое сейчас самым внимательным образом рассматривается в Багдаде. Перед лицом общей опасности объединяются даже непримиримые религии. Америка не любит Багдад именно за то, за что мы Багдад ценим. Багдад в свое время ежегодно платил нам за военную технику около 7 миллиардов долларов. Между прочим, единственное из подобных государств, которое платило валютой, а не бартером.
Под стрекот отчетных речей С.Н. Семанов завел разговор о прозе Володи Личутина и, в частности, о его языке. Он считает этот язык искусственным, книжным, спланированным. Отчасти он прав, каждый писатель придумывает себе язык, но его структура и его "ключи" не должны раздражать читателя, читатель должен воспринимать этот язык как данность, как мы воспринимаем язык Лескова или язык Алексея Толстого в его "Петре Первом".