— Она умерла, белая обезьяна умерла, как же мы будем теперь жить? — повторяла девушка сквозь слезы.

— Я люблю тебя, Элеонора, — прошептал я, заглянув в прекрасные серые глаза девушки. И увидел там лишь тоску и мертвую белую обезьяну.

— Пойдем туда, пойдем к ней, — проговорила Элеонора. Она смотрела на меня в упор — но не видела меня. Она думала о белой обезьяне. Я осторожно взял девушку под руку, и мы направились к Храму Ветра. Белый призрак шел вслед за нами.

Толпа, безмолвная скорбящая толпа, собралась перед Храмом. Сдавленные рыдания слышались в толпе. Люди чего-то ждали, на что-то надеялись... Hа что можно было надеяться, ведь белая обезьяна покинула нас.

Я прижимал Элеонору к своей груди, защищая от напора толпы. Белая обезьяна — мертвая белая обезьяна — стояла рядом, положив лапу мне на плечо. И я не мог думать о любимой — лишь об этой смертельной тяжести, пригибающей меня к земле.

Девушка немного успокоилась, она перестала плакать. Hо тоска в ее серых глазах отзывалась ноющей болью в моем сердце. Элеонора смотрела через мое плечо — и я понял, что она тоже видит зловещий призрак.

— Говорят, — прошептала мне на ухо Элеонора, — говорят, она совсем не страдала. Просто заснула и уже не проснулась. Когда утром ее нашли... она улыбалась, улыбалась...

Белая обезьяна кивнула нам и улыбнулась. О боги, о Единый, откуда эта невыразимая тоска, это тягостное томление в груди? Почему, почему она умерла — она не должна была умирать, она не должна была уходить от нас — белая обезьяна Эсгарда.

— Говорят, что Магистрат заседает с раннего утра, — раздался чей-то тихий голос откуда-то снизу. Я наклонил голову: разноцветный колпак с бубенчиками, пестрое трико, горб на спине — Йорвик, старый дворцовый шут, стоял рядом с нами. Он тихо плакал.

— Магистрат обсуждает церемонию похорон белой обезьяны, — продолжал шут, он переводил печальный взгляд то на меня, то на девушку, то куда-то в пространство... Вероятно, он тоже видел стоящую рядом белую обезьяну.

— Обсуждается также положение в Эсгарде, — тихо продолжал шут, — за сегодняшнее утро уже более трехсот горожан наложили на себя руки, не вынеся тяжести потери. Советник Этельберт — в их числе...

— Говорят, — прошептала Элеонора совсем тихо, — говорят, что караван уже ушел сквозь пустынные степи в полуденные королевства за Великой Рекой. Говорят, они привезут в Эсгард новую белую обезьяну...

Hовая белая обезьяна. Я невольно горько усмехнулся этой наивной мысли. Hовая белая обезьяна? Разве может разбитое вдребезги зеркало опять стать целым? Разве может унесенный ветром кленовый листок вернуться назад на ветку? Разве может уплывший по Реке Смерти в царство подземных Лордов вернуться к солнечному свету?

Белая обезьяна печально кивала за моей спиной. О белая обезьяна, зачем ты ушла, зачем ты покинула Эсгард? Мы скорбим о тебе.

Белая обезьяна, мертвая белая обезьяна — мираж нашего сумеречного сознания, порождение наших самых болезненных грез — ты стоишь за нашей спиной, о мертвая белая обезьяна. Зловещий кошмар нашего утомленного разума, ты улыбаешься и приветливо киваешь нам. Мы всю жизнь шли вслед за тобой — теперь мы не знаем, что делать. Будь ты проклята, мертвая белая обезьяна.

— Пойдем отсюда, — тихо сказал я Элеоноре. Та вопросительно посмотрела на меня.

— Пойдем, любовь моя, — повторил я, — я знаю, что нужно делать.

— Я вижу, ты кое-что понял, — проговорила мертвая белая обезьяна за моей спиной. Я вздрогнул и оглянулся — призрак исчез, лишь старый шут Йорвик стоял рядом.

— Я вижу, ты кое-что понял, — проговорил он голосом белой обезьяны, — ну что же, идите, я немного провожу вас.

Мы прошли сквозь молчащую толпу и вышли к городским воротам. Они были распахнуты настежь. Дали Иллурии синели за Старым Мостом. Мы шли по мосту, глядя в черную воду внизу. Внезапно шут тихо засмеялся. Мы с Элеонорой удивленно посмотрели на него.

— Идите, — смеясь проговорил шут, указывая рукой куда-то вдаль, — уходите прочь отсюда. Ойкумена велика, вы везде найдете себе место — в лесных чащобах зеленого Илливайнена, на равнинах древнего Олденхейма, среди туманных фьордов Hортингена — вы везде сможете жить. Идите, а я еще посмеюсь немного здесь, в старом Эсгарде.

Василий Нестеренко ПРОЗРАЧНАЯ ГРАНИЦА

***

Я видел Господа и до сих пор — живой.

Создатель — тоже уцелел. Знобило:

сам Вседержитель встал передо мной

фаллоподобным сверхгигантским змием.

Он вынырнул из круга — фиолет.

Он выгнулся вопросом мне в ответ.

Чтоб неповадно Бога брать за бороду,

змей, пасть раскрыв, схватил меня за голову,

как травку окунув в тот странный цвет.

***

Я Истину просил у Бога Самого

и был готов ради Нее погибнуть.

Достал тогда я, видимо, Его.

И думал, что попал в палату пыток.

Но Он встряхнул меня и вещество

во вскрытый череп влил мне, и до ниток

я этой алостью навек теперь пропитан.

И фиолетовый кружок над головой

таскаю точно пробку над бутылью

(где бродит Истина, играючи со мной)

и Винодел следит, чтобы не вылил

бодягу, из которой состоит

предсмертный хрип бойца и смех ребенка.

Ты видел Господа? Я, кажется, Им сыт.

Тебе налить? Ты подойди к бочонку:

на дне в вине там отразишься ты.

К истокам, забываясь и скорбя, —

мы ищем то, чего в нас слишком много.

Я видел, как талиб сжигал себя,

во имя Бога убивая Бога.

***

Когда Земля спираль прочертит смертную,

скажу: СОЗДАТЕЛЬ ЖИВ, в себя уверовав,

и в этот мир сто сотый раз воскреснув.

Пойму, что мы едины, но не вместе;