Что касается лечения, то его методы делятся на четыре категории. Первая касается правильного поведения и диеты, вторая — это лекарственные формы; акупунктура и прижигание — третья; хирургия — четвертая. Сами лекарства изготавливают из органических веществ, иногда к ним добавляются окислы металлов и некоторые минералы (как, например, растертые алмазы).

До сих пор проводилось мало клинических исследований ценности тибетской системы медицины, хотя один из моих бывших врачей, д-р Еше Дхонден, участвовал в ряде лабораторных экспериментов в Университете Виргинии в США. Я полагаю, что он добился удивительно хороших результатов при лечении от рака белых мышей. Но прежде, чем можно будет сделать окончательные выводы, следует провести немало исследований. Могу только сказать, что основываясь на личном опыте, я считаю тибетскую медицину очень эффективной. Я регулярно пользуюсь ею, и не только для лечения, но и для профилактики. Я обнаружил, что она помогает укрепить организм, а побочных действий не имеет. Вследствие этого, несмотря на свой длинный рабочий день и интенсивные периоды созерцания, я почти никогда не чувствую усталости.

Есть и еще одна область, где, я считаю, может происходить диалог между современной наукой и тибетской культурой, она относится скорее к области теории, чем к экспериментальному знанию. Некоторые самые последние открытия в физике частиц наталкивают нас, по-видимому, на идею недвойственности сознания и материи. Например, было обнаружено, что если сжимать вакуум (то есть, можно сказать, пустое пространство), то появляются частицы, которых прежде там не было: вещество, очевидно, определенным образом является неотъемлемо присущим. Эти открытия могли бы обнаружить область соприкосновения науки и буддийской теории мадхьямики о Пустоте. В сущности, она подтверждает, что сознание и материя существуют отдельно, но взаимозависимо.

Однако я хорошо понимаю опасность привязывания духовного знания к какой-либо научной системе. В то время как буддизм продолжает соответствовать своим задачам спустя два с половиной тысячелетия после зарождения, научные истины относительно недолговечны. Не хочу сказать, что считаю такие вещи, как предсказания оракула или способность монахов проводить ночи на морозе, доказательством силы волшебства. Но я не могу согласиться и с нашими китайскими братьями и сестрами, считающими, что признание тибетцами подобных явлений является доказательством нашей отсталости и варварства. Даже с самой строгой научной точки зрения это необъективное отношение.

В то же время, если и принимать какой-то принцип, то это не означает, что все, с ним связанное, принимается безоговорочно. Если провести аналогию, так же нелепо было бы без разбора по-рабски следовать каждому высказыванию Маркса и Ленина перед лицом явной очевидности того факта, что коммунистическая система несовершенна. Неусыпную внимательность следует проявлять всякий раз, когда дело касается таких областей, которые мы не слишком хорошо понимаем. Здесь, конечно же, может помочь наука. В конце концов, мы считаем таинственным только то, чего не понимаем.

До сих пор результаты исследований, о которых я написал, были полезны для обеих сторон. Но я понимаю, что они достоверны настолько, насколько точны те эксперименты, которые применяются для их получения. Кроме того, я знаю, что если что-то не найдено, то это не означает, будто оно не существует. Это доказывает только то, что в данном эксперименте его нельзя обнаружить. (Так если у меня в кармане неметаллический предмет, который я не могу извлечь магнитом, то это не означает, что мой карман пуст.) Вот почему мы должны очень внимательно проводить исследования, особенно когда имеем дело с такой областью, где научный опыт невелик. Например, хотя научное исследование не может узнать мои мысли, это не только не значит, что их не существует, но не значит также, что какие-то другие методы исследования не могут обнаружить чего-либо относительно них — здесь-то и действует тибетское знание. Благодаря психической практике мы развиваем методы для совершения таких вещей, которые наука все еще не может адекватно объяснить. Вот это и является основой так называемых "магии" и "тайн" тибетского буддизма.

Глава тринадцатая

Новости из Тибета

В начале 1959 года, когда напряженность стала приближаться к уровню окончательной катастрофы, я услышал, что НОАК направила меморандум Председателю Мао. В нем сообщалось, что тибетцы недовольны продолжающимся присутствием НОАК и, более того, — случаев неповиновения так много, что тюрьмы переполнены. Мао, по-видимому, ответил, что нет нужды беспокоиться. Можно было не принимать в расчет чувства тибетцев: они не имели отношения к делу. Что касается неповиновения, то власти были готовы посадить в тюрьму все население, если понадобится. Следовательно, требовалось подготовить для этого место. Помню, что я пришел в ужас, услышав это. Какой контраст с прежними днями, когда я мог распознать в лицо каждого заключенного в Лхасе и каждого из них считал своим другом!

Другая история, услышанная приблизительно тогда же, касалась реакции Мао на доклад, посланный ему после Мартовского восстания. В докладе сообщалось, что порядок восстановлен. "А как Далай Лама?", — говорят, спросил он. Когда ответили, что я бежал, он сказал: "В таком случае мы проиграли сражение". После этого всю информацию о Великом Кормчем я получал из газет и передач международной службы новостей Би Би Си. У меня не было никакого контакта с Пекином, как не было его и у Тибетского правительства в изгнании до самой смерти Мао в сентябре 1976 года.

В то время я находился в Ладакхе, являющемся частью отдаленной северной индийской провинции Джамму и Кашмир, — я проводил там посвящение Калачакры. На второй день трехдневной церемонии умер Мао. На третий день все утро шел дождь. Но днем появилась одна из самых прекрасных радуг, какие я когда-либо видел. Я был уверен, что это добрый знак. Однако несмотря на такой благоприятный знак, я не ожидал того драматического поворота событий, который последовал в Пекине. Почти сразу же была арестована "банда четырех", возглавляемая женой Мао — Цзян Цинь. Быстро сделалось очевидным, что именно они по существу правили Китаем за спиной больного Председателя в течение последних нескольких лет, проводя жестокую политику и поддерживая продолжение Культурной Революции.

Затем в 1977 году Ли Сяньнянь, в то время президент Китайской Народной Республики, заявил, как сообщалось, что Культурная Революция, хотя и достигла многого, одновременно нанесла определенный урон. Это был первый признак того, что китайское руководство наконец стало смотреть в лицо реальности. За этим последовало примирительное заявление по Тибету, когда в апреле того же года, Нгаво Нгаванг Джигмэ (к тому времени высокопоставленный член администрации в Пекине) публично провозгласил, что Китай приветствовал бы возвращение Далай Ламы "и его последователей, бежавших в Индию". Начиная с 1988 года китайцы призывали всех, кто покинул Тибет, вернуться, говоря, что они будут приняты с распростертыми объятиями.

Это заявление знаменовало начало интенсивной пропагандистской кампании, направленной на то, чтобы соблазнить людей вернуться. Мы все больше и больше слышали о "невиданном счастье в сегодняшнем Тибете". Вскоре после этого Хуа Гофэн, назначенный преемником Мао, призвал к полному восстановлению тибетских обычаев и, впервые за последние двадцать лет, пожилым людям дозволили обходить по кругу Джокханг, а также была разрешена национальная одежда. Это выглядело многообещающе, и оказалось, было не последним знаком надежды.

25 февраля 1978 года, к моей великой радости и удивлению, после почти десятилетнего заключения был освобожден из тюрьмы Панчен Лама. Вскоре после этого Ху Яобан, бывший тогда у власти, пересмотрел официальное заявление президента Ли Сяньняня по Культурной Революции и заявил, что она носила целиком отрицательный характер, что этот эксперимент не принес Китаю никакой пользы.