Вот почему мы и слышим иногда в лесу печальный голос нимфы Эхо. И Пушкин, плененный поэтичностью лесного эха, создал о нем чудесные стихи:

Было это в 1907 году. Академик Владимир Афанасьевич Обручев — тогда еще просто молодой ученый — шел вместе со своей партией геологов через пустыни и горы Центральной Азии, неподалеку от границы Казахстана.

Однажды, когда солнце уже клонилось к закату, караван неожиданно попал на какую-то пустынную улицу неизвестного города, о котором Обручев никогда и не слыхал. Странно… Наверное, это один из древних городов, давно разрушенных и оставленных жителями. Вот развалины старинного замка, крепости, в массивных стенах застряли круглые ядра старинных пушек, а под ногами валяется битое стекло.

Владимиру Афанасьевичу очень бы хотелось осмотреть эти развалины повнимательней, но солнце уже садилось, а еще не выбрано место для ночлега, нужна вода, нужно напоить лошадей. Нет, задерживаться никак нельзя!

А когда настало следующее утро, пришлось идти дальше, не возвращаться же назад ради каких-то развалин, ведь цель экспедиции, ее задачи вовсе не археологические, а геологические… Все же хотелось бы… Впрочем, не успел Владимир Афанасьевич додумать свою мысль до конца, как увидел впереди снова древние развалины, очень похожие на вчерашние! Увидел и сразу все понял!

Так вот оно что! Значит, перед ним лежал город, который никогда не был городом, в нем никогда не жили люди, и не руками человека он был построен. Тот город, что он видел вчера вечером, был таким же… Его создали силы природы: ветер и вода, жара и холод!

…Когда-то, очень давно, стояли здесь горы самой обычной формы, горы как горы, и ничего, кроме гор, они не напоминали. Сложены они были главным образом из мягких горных пород, из мягких песчаников, из песчанистых глин, желтых, розовых, зеленоватых. Эти породы легко поддаются выветриванию.

Климат в давние времена был здесь более влажный, горные реки и ручьи с грохотом катили свои воды; они пробивались через податливые скалы и стачивали их. Шли столетия, климат становился суше, постепенно пересыхали быстрые реки.

И, словно память о себе, эти реки оставляли проложенные ими русла. Эти русла и превратились потом в улицы мертвого города.

Между тем работали усердно и другие силы природы — жара и холод. Днем солнце сильно нагревает камень, он расширяется, ночью он сильно остывает и с шумом и треском лопается, как лопается горячий стакан, если в него налить холодную воду. Образуются трещинки в породах, они покрывают его всюду, становятся шире и глубже от непрестанной смены жары и холода. А зимой, когда солнце перестает греть, вернее, греет очень слабо, за работу принимаются вода и лед. Еще с осени все трещинки наполняются капельками воды, зимой вода превращается в лед и раздвигает трещины. Ведь вода, замерзая, раздается.

Попробуйте наполнить бутылку водой, крепко-накрепко закупорьте ее и выставьте на мороз. Вода превратится в лед и разорвет бутылку.

Так из года в год, из столетия в столетие жара и холод, вода и лед разрушают камень.

Но окончательной отделкой занимается ветер. Он забирается во все трещинки и щели, с силой выметает осыпавшиеся осколочки, острые песчинки. Подточенные породы, готовые осыпаться, окончательно разрушаются ветром, а неподатливые, более твердые, он обтачивает острыми песчинками, шлифует ими.

Вот откуда взялись круглые ядра старинных пушек, застрявшие в стенах мертвого города.

Ветер выметает прожилки белого прозрачного гипса, и тогда кажется, будто на земле валяются осколки разбитых стекол.

Ветер — главный строитель, главный архитектор причудливых скал. Вот почему Владимир Афанасьевич Обручев назвал открытый им удивительный город Эоловым, то есть городом, созданным ветром. Эол — поэтическое название ветра, оно пришло к нам из Древней Греции, так называли там бога ветров, повелителя ветров. Почтенный академик никогда не был чужд тонкого чувства поэзии и потому своему причудливому городу дал имя бога ветров — Эола!

В разных местах земного шара встречаются скалы, похожие на гигантские грибы со шляпками на высоких тонких ножках, иногда эти шляпки лихо сдвинуты набекрень и невозможно смотреть на них без улыбки. Иной раз скалы принимают форму пирамид или каких-то гигантских игл; бывают они похожи на башни, на замки… Но редко можно увидеть такое скопление выветренных скал, напоминающих настоящий город, построенный руками человека.

Усердный Эол поработал здесь на славу. На большом пространстве он создал не только замки и крепости, но и различные скульптуры. Можно подумать, будто за дело взялись настоящие ваятели, высекающие из камня различные произведения искусства. Вот статуя, напоминающая египетский сфинкс. Вот кресло, а в кресле сидит человек, только Эол не успел еще изваять ему голову. Вот гигантская фигура коленопреклоненной женщины в широкой юбке и в капоре на голове.

А на окраине Эолова города бог ветров создал подобно старинного кладбища с мавзолеями, гигантскими гробами саркофагами, как у древних египтян, и даже поставил маленький домик-часовенку, как делали когда-то на старинных кладбищах.

Эоловый город — мертвый город, здесь нет ни зелени, ни зверей, ни птиц, никогда не увидишь быстрых ящериц, даже маленьких насекомых, — разве случайно занесет ветром какого-нибудь жучка.

Зачарованным спящим царством кажется Эоловый город в ясные ночи, когда двурогий серебряный месяц плывет среди звезд. Тихо. Безмолвно. Но… что это? Зашелестело, зашуршало… Винтом понеслись по улицам и переулкам маленькие песчаные смерчи.

Это хозяйничает древний Эол, повелитель ветров, главный строитель причудливого города, открытого Владимиром Афанасьевичем Обручевым.

Как-то раз известный русский путешественник и географ, ученик знаменитого Пржевальского, Всеволод Иванович Роборовский, путешествуя по Центральной Азии, остановился на ночевку возле небольшого соляного озера.

Вокруг расстилались пустынные, безжизненные пески. По дороге к озеру путники не встретили ни единой живой души, если не считать изредка попадающихся антилоп. Иногда мелькали пугливые грызуны да стая жаворонков пролетала над головой.

День был ветреный. Но к вечеру ветер стих и воцарилась тишина.

Усталые путешественники раскинули палатку на берегу озера, задали корму лошадям, развели костер из саксаула дерева пустыни — и вскипятили чай.

Проводник Роборовского — Ходжемент сидел на земле, скрестив ноги, и с наслаждением тянул из пиалы зеленоватую жидкость, заправленную салом. Такой чай пьют в здешних местах, и Роборовский за время своих путешествий привык к нему и полюбил его.

Солнце давно село. Небо было темное, все в крупных звездах. От веток саксаула тонкой струйкой тянулся кверху ароматный дымок, словно курились благовония в древнем языческом храме. Тишина… Только и слышно было, как похрупывают невдалеке лошади.

Но что это?.. Будто зазвенел колокольчик?.. Похоже, едет арба, местная повозка, она ведь с колокольчиками. Роборовский насторожился. Вопросительно взглянул на проводника. Тот невозмутимо прихлебывал чай.

А звон становился все громче. Лошади перестали жевать, и беспокойно поводили ушами.

— Слышишь, Ходжемент? — тихо сказал Роборовский.

Ходжемент не отвечал. Колокольчик звенел.

— Ходжемент, — снова окликнул Роборовский своего проводника, — что же ты молчишь? Может, это арба едет и путники дорогу потеряли? Может, надо им навстречу выйти? — И он сделал движение, чтобы встать.

Но тут Ходжемент с силой вцепился ему в руку.