Первая позиция – мироотрицание.

В этих прекрасных стихах, как в фокусе линзы телескопа, соединены взгляды гностиков, манихеев, альбигойцев, карматов, махаянистов – короче, всех, кто считал материю злом, а мир – поприщем для страданий. Вторая позиция – мироутверждение.

Сходство позиций только в одном: иррациональности отношения персоны (человека или животного) к биосфере. Остальное – диаметрально противоположно, как в Средние века и, видимо, до нашей эры.

В первой позиции – стремление заменить дискретные системы (биоценоз) на жесткие («И снится мне железный вал турбины»), которые, по логике развития, превратят живое вещество в косное, косное при термической реакции разложится до молекул, молекулы распадутся до атомов, из атомов выделятся реальные частицы, которые, аннигилируясь, превратятся в виртуальные. Лимит такого развития – вакуум. И наоборот, при усложнении систем, где жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие, которое немедленно передается в психологическую сферу, создает искусство, поэзию, науку. Но, конечно, «за все печали, радости и бредни» придется отплатить «непоправимой гибелью последней».

Итак, этническая история имеет три параметра:

1. Соотношение каждого этноса с его вмещающим и кормящим ландшафтом, причем утрата этого соотношения непоправима: упрощаются, а вернее, искажаются и ландшафт, и культура этноса.

2. Вспышка и последующая утрата пассионарности, этногенез как энтропийный процесс.

3. Выделение из этноса отдельных персон и консорций (сект), изменяющих стереотип поведения и отношение к природной среде на обратное. Идеал[22] меняет знак[23] .

Только в этом, последнем параметре решающую роль играет свободная воля человека, обеспечивающая ему право выбора, но и подлежащая морально-юридической оценке: если некто желает стать преступником и злодеем, осуждение его уместно.

В эти три формулы умещается вся теория, необходимая этнологии для объяснения, почему история народов и государств идет не прямо по пути прогресса, а зигзагами и частыми обрывами в никуда. И почему на фоне столь трагичном этносы существуют и радуются жизни.

Никто не живет одиноко, даже если очень этого хочет. Невидимые нити связывают страны, обитатели которых никогда не видели друг друга. И как ни называть эти связи: культурными, экономическими, политическими, военными... они нарушают течение этногенезов, создают зигзаги истории, порождают химеры и зачинают призраки систем, то есть антисистемы. Так обратим на них внимание, чтобы наше представление о ведущем сюжете исследования не было ни однобоким, ни неполноценным.

Идеологические воздействия иного этноса на неподготовленных неофитов действуют подобно вирусным инфекциям, наркотикам, массовому алкоголизму. То, что на родине рассматривается как обратимое и несущественное отклонение от нормы, губит целые этносы, не подготовленные к сопротивлению чужим завлекательным и опьяняющим идеям. К числу таких принадлежал гностицизм как логика жизнеотрицания.

Бывают эпохи, когда людям жить легко, но очень противно. Именно таким был закат Римской империи, но с рождением Византии появились цели и интерес к жизни. Как было уже сказано, византийский суперэтнос вылупился из яйца христианской общины, социальным обрамлением которой была церковная организация. Но в этом яйце таился и второй зародыш, так называемый – гностицизм.

Словом «гностицизм» мы определяем те течения христианской мысли, которые были не приняты церковью, восторжествовавшей несколько веков спустя. Это явление имеет свою предысторию.

Александр Македонский, завоевав Персию с ее провинциями (Малой Азией, Сирией и Египтом), решил, что он создаст из эллинов и восточных людей единый грандиозный этнос. Для этого он даже переженил несколько сот своих офицеров-македонян на осиротевших дочерях погибших в войне персидских вельмож. Конечно, нового этноса не возникло: по приказу этноса – явления природы – не создашь. Как социальная система его империя раскололась, как этнический конгломерат она превратилась в химеру. Пришлые греки и аборигены жили в одних и тех же городах, занимались теми же ремеслами и торговлей, развлекались в тех же кабаках, но упорно чуждались друг друга.

Так, в Александрии – столице Египта, где правили потомки одного из македонских полководцев – Птолемеи, 50 % населения составляли греки, 40 % — евреи и 10 % — все остальные, в том числе и египтяне.

В это время впервые греко-римский мир получил возможность ознакомиться с текстом Библии. Птолемей, царь Египта, видел, что его философы никак не могут переспорить еврейских раввинов. Философы пришли к Птолемею и говорят: «Мы никак не можем с ними спорить, потому что мы не знаем, что они доказывают; мы опровергаем один их тезис, а они говорят: „Да это вы не то опровергаете“, – и выдвигают совсем другой. Мы должны знать точно, что там написано, тогда будем спорить». Он говорит: «Ладно, я вам это сделаю».

В одну ночь в Александрии было арестовано 72 раввина. Царь вышел к ним, когда их привели, и сказал короткую речь: «Сейчас вам каждому будет дан экземпляр Библии, достаточное количество пергамента и письменных принадлежностей, и посадят вас в камеры-одиночки. Извольте перевести на греческий язык. Филологи мои проверят, и, если будут несовпадения, я не буду разбираться, кто прав, кто виноват, а всех вас повешу, наберу новых и получу перевод». Но больше не пришлось никого сажать, перевод он получил. Раввинов отпустили по домам, и так получилась Библия Септуагинта – Библия семидесяти толковников, греческий перевод.

Когда прочли греки ее, они за голову схватились: как же по книге Бытия мир-то создан? Бог создал сначала весь мир, тварей и животных, потом человека Адама, потом из его ребра Еву и запретил им есть яблоки с дерева познания Добра и Зла. А змей соблазнил Еву, Ева – Адама. Они скушали с запрещенного дерева яблоки и узнали, где добро, где зло, и тем самым вызвали гнев Бога, который их лишил рая. Греки отнеслись к этому так: «Самое главное для нас – познание, а еврейский бог нам его запретил; вот змей – хороший, вот этот нам помог», и они начали почитать змея и осуждать этого самого, сотворившего мир, которого они называли ремесленником – Демиургом. Это, решили греки, плохой, злой демон, а змей добрый. Представители этого течения богословской мысли назывались офиты, от греческого слова «офис» – змей.