6 июля 1798 года Шеллинг держал в руках поступивший из Веймара пакет. Распечатав его, он увидел в письме неожиданное к себе обращение: «Благородный, особо высокочтимый господин профессор!» Гёте пересылал герцогский рескрипт о приглашении его в Иену. В 23 года профессор! Без защиты диссертации, без приват-доцентуры!
Отвечая Гёте, Шеллинг благодарил его за участие в его судьбе. Господин тайный советник первым сообщил ему радостную весть, он же и причина его счастья. Свое почтение к нему, свою глубочайшую признательность Шеллинг постарается выразить не словами, а делами.
Раньше, чем ответить Гёте, Шеллинг написал отцу: его судьба решена. Но Шеллинг-старший был иного мнения. Он рассматривал иенскую депешу всего лишь как дополнительный аргумент, который должен подействовать на тюбингенское начальство. Университет в Тюбингене менее знаменит, чем в Иене. Но было одно обстоятельство, которое могло привлечь внимание Шеллинга-младшего к исходу профессорских выборов в воспитавшей его высшей школе, назначенных на конец июля. Не локальный патриотизм (на что напирал его отец), не престижные соображения (появиться на кафедре в той аудитории, где три года назад ты сидел на студенческой скамье). Иена предлагала Шеллингу пост экстраординарного (то есть внештатного, неоплачиваемого), профессора, который должен получать плату за лекции от студентов, а в Тюбингене вакантной была ординатура, место с постоянным профессорским окладом. Вот почему до конца июля было неясно, куда направит свои стопы молодой философ.
Суждено было ему ехать в Иену. Тюбингенцы его прокатили. Шеллинг-старший горевал по этому поводу, младший его утешал: через несколько месяцев он станет ординариусом в Иене. Конечно, хорошо быть рядом с родителями, часто видеть их, но ведь в Тюбингене можно сдохнуть от скуки и злости, глядя на тамошнюю серость.
Вюртембергское правительство не чинит ему препятствий. Как стипендиат герцога, он обязан испрашивать у своего монарха разрешение на службу за границей. Такое разрешение ему дается «Salva repressu in patriam» («с правом возвращения на родину»). Шеллинг доволен тем, как складывается его судьба. Питомцы его подросли и не нуждаются больше в духовной опеке. В августе семейство Ридезель дает ему расчет, 18-го числа он покидает Лейпциг, До начала занятий в Иене еще полтора месяца, остаток лета он намерен провести в Дрездене.
Там ждут его не только богатейшие художественные коллекции, не только окрестности красоты неописуемой, но и интереснейшие люди. В декабре прошлого года он познакомился с молодым дворянином Фридрихом фон Гарденбергом, окончившим Иенский университет и теперь изучающим горное дело во Фрейберге. Вскоре этот человек войдет в немецкую литературу под псевдонимом Новалис. Гарденберг сотрудничает в журнале «Атеней», который издают братья Шлегель.
Со старшим из них — Августом Вильгельмом — Шеллинг тоже знаком. О младшем — Фридрихе — он много слышал (как и тот о нем). Братья Шлегель проводят конец августа в Дрездене. Туда же должен приехать Гарденберг. Ожидают и Фихте. Шеллинг находит в Дрездене избранное общество.
Обычно по свежим следам он записывал подробно свои впечатления и записи отправлял родителям. В Дрездене ему некогда. Он бродит по залам Цвингера, подолгу простаивая перед Мадонной Рафаэля и Венерой Корреджио, перед античными статуями. Иногда день-другой уходит на увеселительные поездки по живописной долине Эльбы, по Саксонской Швейцарии вплоть до самой чешской границы. Вечерами он у Шлегелей, где идет изысканная беседа о литературе, искусстве, философии. Кроме того, надо работать: Шеллинг помнит о предстоящем университетском дебюте и усердно готовится. На столе его растет рукопись — «Первый набросок системы натурфилософии». Он начнет издавать ее листами еще до конца года, а на будущую пасху она выйдет книгой. Это пособие к лекционному курсу.
Быстро пролетел месяц. И только тут напомнил о себе сыновний долг. Пишется письмо домой с извинениями и самообвинениями в безответственности. Рассказать о том, что он видел, что узнал, что пережил, нет никакой возможности. Об этом при встрече. Тем более что она не за горами: через год он приедет к родителям. А что такое год? Только 365 дней. О своем пребывании в Дрездене ему хочется сказать коротко: «Здесь он так счастлив, как никогда ранее». К родителям просьба: в Иене время от времени ему хотелось бы выпить стаканчик родного ремсталерского. Если есть возможность, пусть пришлют маленький бочонок. Теперь он может себе такое позволить. И деньги вышлет сразу.
…Немного позднее (когда он обоснуется в Иене, прикинет доходы свои и расходы) Шеллинг попросит родителей подыскать ему на родине слугу: здешней публике он не доверяет. Мальчика лет 15–16, приятного вида и веселого нрава, грамотного или такого, чтобы хотел научиться читать и писать, — он найдет ему учителя. Дело в том, что нашему профессору необходим переписчик его трудов. Другие обязанности — варить утром кофе, топить печь, чистить обувь. За это он ему предоставит бесплатный кров и одежду (в год две ливреи, две пары сапог, куртку на зиму, колет на лето, кожаные штаны и шляпу), даст, сколько нужно, на питание и еще 30–50 гульденов ежегодно. Главное, чтобы был старательный и веселый…
В Иену Шеллинг выехал первого октября. Путь лежал через Рудные горы. Короткая остановка во Фрейберге. Гарденберг был в отлучке, гостей (Шеллинга и его спутника, переводчика Гриза) принимал Август Гердер, сын знаменитого философа. Спустились в шахту, осмотрели химические лаборатории. Шеллинг рассчитывал третьего или четвертого быть на месте. Но погода стояла плохая, дороги размыло. Только пятого добрались наконец до желанной Иены.
По приезде Шеллинг сразу бросился к Шиллеру. В его судьбе поэт принимал живое участие. Конечно, прежде всего благодарить надо было Гёте. К сожалению, он в Веймаре, о нем можно только вспоминать. Поговорили о новых работах Гёте по теории цвета. Шеллинг знал, что разработку этой теории поэт считал главной задачей своей жизни. Готовясь к предстоящей встрече со своим благодетелем, Шеллинг старался быть в курсе дела, читал его последние статьи.
Шеллинг и Шиллер ценили друг друга, взаимно симпатизировали, но духовная близость между ними так и не возникла. Мы помним, как тягостно было Шеллингу при первой встрече с поэтом. А вот что пишет Шиллер о философе после того, как они прожили более двух месяцев в одном городе. «Шеллинга я вижу только раз в неделю, и мы, к стыду философии будь сказано, играем в карты. Для меня это развлечение, поскольку я лишен всех других, стало почти необходимостью. Жаль, что мы не можем заняться ничем более разумным… Он все еще мало информативен и неуверен, как и прежде». Как странно и необъяснимо складываются отношения между людьми. Два близких по духу человека, два блестящих оратора оказались наедине никудышными собеседниками.
Свои лекторские способности Шеллинг продемонстрировал публично, Ему удалось миновать габилитационный экзамен и диссертационный диспут. Пробную лекцию ему все же пришлось прочитать. О том, какое он произвел впечатление, рассказывает очевидец: «Шеллинг поднялся на кафедру. Он выглядел молодо, был на два года моложе меня, первый из числа знаменитых мужей, с кем я страстно желал познакомиться. В его внешности было что-то очень уверенное, упрямое — широкие скулы и виски сильно выступали вперед, высокий лоб, энергичные черты лица, слегка вздернутый нос, в больших ясных глазах светилась повелевающая духовная сила. Начав говорить, он лишь несколько мгновений казался смущенным. Предмет разговора в то время заполнял целиком его душу. Он говорил об идее натурфилософии, о необходимости постигнуть природу в ее единстве, о том свете, который прольется на все сущее, если рассмотреть его глазами единого разума. Он увлек меня целиком».
Шеллинг на всю жизнь запомнил подробности дебюта. Сорок шесть лет спустя он мог воссоздать все детали своих переживаний. Как он сидел дома, измученный, в вечерних сумерках и размышлял над случившемся. Думал о том, что он говорил, настаивая на поисках пути от природы к духу, подобного тому, который Фихте ищет от духа к природе. Он был недоволен тем, как он говорил, ему казалось, что он не нашел нужных слов для своих мыслей, плохо распорядился временем, плохо держался, что он вообще непригоден для университетской деятельности.