– Господи, Марлена, ты же говорила, что он лишь приболел, – удивляется Август.

Лицо Марлены становится мертвенно-бледным.

– Ну да, ему слегка нездоровилось. Но вчера все было не так плохо. Он уже несколько дней как прихрамывает, но не настолько же.

Марлена прищелкивает языком и тянет повод до тех пор, пока конь наконец не сходит на насыпь. Он стоит, изогнув спину от боли и пытаясь перенести весь свой вес на задние ноги.

У меня аж душа уходит в пятки. Это же классическая ревматика.

– Как ты думаешь, что с ним? – спрашивает Август.

– Минуточку, – отвечаю я, хотя уверен на девяносто девять процентов. – У вас есть копытные клещи?

– Нет. У кузнеца есть. Может, послать Пита?

– Погодите. Возможно, я обойдусь.

Я сажусь на корточки у левой ноги коня и провожу по ней руками от холки до путового сустава. Конь даже не вздрагивает. Тогда я прикладываю ладонь к передней части копыта. Оно все горит. Большим и указательным пальцем измеряю пульс. Сердце у коня колотится со страшной силой.

– Вот черт, – говорю я.

– Что с ним? – спрашивает Марлена. Выпрямившись, я протягиваю руку к копыту Серебряного.

Но конь не отрывает ногу от земли.

– Давай-давай, дружок! – тяну я к себе его копыто. Наконец он поднимает ногу. Подошва опухла и потемнела, по краю идет красная полоска. Я тут же опускаю копыто на землю.

– Конь у вас захромал.

– Боже праведный! – Марлена зажимает рот ладонью.

– Что? – переспрашивает Август. – Что с ним стряслось?

– Захромал, – повторяю я. – Так бывает когда соединительная ткань между копытом и копытной костью разрушается, и копытная кость поворачивается в сторону подошвы.

– А теперь на нормальном человеческом языке. Дело плохо?

Я перевожу взгляд на Марлену, которая не отнимает ладони ото рта.

– Да.

– А вылечить сможешь?

– Надо укутать его потеплее и сделать так, чтобы он не касался ногами земли. И кормить только травой, а не овсом. И избавить от работы.

– Но вылечить-то сможешь?

Я медлю, вновь украдкой взглянув на Марлену.

– Неуверен.

Август глядит на Серебряного и недовольно пыхтит.

– Так, так, так, – гудит позади знакомый голос. – А вот и наш собственный звериный доктор!

Напоказ помахивая тростью с серебряным набалдашником, к нам приближается Дядюшка Эл в малиновом жилете и штанах в шахматную клетку. За ним тянется группка прихвостней.

– И что говорит наш коновал? Вылечил лошадку-то? – жизнерадостно спрашивает он, остановившись прямо передо мной.

– Не вполне, – отвечаю я.

– А в чем дело?

– Тут все ясно, он захромал, – поясняет Август.

– Он что? – повторяет Дядюшка Эл.

– Копыта не в порядке.

Наклонившись, Дядюшка Эл разглядывает копыта Серебряного.

– А по-моему, все с ними в порядке.

– Не все, – говорю я.

Он поворачивается ко мне:

– И что ты предлагаешь?

– Отправить его отдыхать и заменить овес на траву. Больше мы особо ничего не можем.

– Об отдыхе даже не заикайся. Это же ведущая лошадь!

– Если заставить эту лошадь работать, копытная кость будет вертеться до тех пор, пока не проткнет подошву, и тогда мы его точно потеряем, – прямо заявляю я.

Дядюшка Эл моргает и смотрит на Марлену.

– И надолго он выйдет из строя?

Я медлю, тщательно взвешивая слова.

– Возможно, навсегда.

– Будьте вы прокляты! – орет он, вонзая трость в землю. – И где, черт возьми, я найду другую такую лошадку в разгар сезона?! – Он оглядывается на своих прихвостней.

Те пожимают плечами, бормочут и отводят глаза.

– Эх вы, балбесы! Зачем я только вас держу? Ладно, ты, – он тычет пальцем в меня. – Ты принят. Вылечи эту лошадку.

– Плачу девять баксов в неделю. Отчитываться будешь перед Августом. Не вылечишь – уволен. Любое замечание – и тоже уволен. – Он подходит к Марлене и похлопывает ее по плечу. – Ну-ну, детка, – ласково говорит он, – не волнуйся. Якоб о нем позаботится. Август, пойди-ка принеси малютке завтрак. Нам пора в путь-дорогу.

Август вскидывает голову:

– Что значит «в путь-дорогу»?

– Ну, мы снимаемся, – отвечает Дядюшка Эл, неопределенно махнув рукой. – Движемся дальше.

– О чем это ты, черт возьми? Мы же только приехали! Даже еще толком не обустроились.

– Планы изменились, Август. Изменились.

Дядюшка Эл со свитой удаляется. Август глядит ему вслед, разинув рот.

По кухне ходят слухи.

– Пару недель назад здесь побывали Братья Карсон. Собрали все сливки.

– Ха, – фыркает кто-то рядом, – обычно это наша работа!

У сковороды с омлетом:

– Власти прознали, что мы везем бухло. Будет облава.

– Облава будет, верно. Но не из-за бухла, а из-за стриптиза.

У котла с овсянкой:

– В том году Дядюшка Эл впарил шерифу поддельный чек, когда платил за место. Копы дали нам два часа, чтобы убраться восвояси.

Сутулый Эзра восседает там же, где вчера, скрестив руки и прижав подбородок к груди. На меня он не обращает никакого внимания.

– Тпру, дружище, – останавливает меня Август, когда я направляюсь за брезентовую перегородку, – куда это ты?

– На ту сторону.

– Ерунда, – говорит он. – Ты цирковой ветеринар. Пойдем со мной. Хотя, признаться, велик искус отправить тебя туда – хотел бы я посмотреть, что они скажут.

Вместе с Августом и Марленой я сажусь за один из нарядно накрытых столиков. В нескольких столиках от нас в компании трех карликов сидит Кинко, а у ног его крутится Дамка. Свесив язык набок, она с надеждой смотрит на своего хозяина. Кинко же не обращает внимания ни на нее, ни на соседей по столу – нет, он пялится прямо на меня, угрюмо двигая челюстями.

– Ешь, дорогая, – говорит Август и подвигает к Марлениной тарелке с овсянкой сахарницу. – Не волнуйся. У нас тут настоящий ветеринар.

Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же снова его закрываю.

К нам подходит хрупкая блондинка.

– Марлена, милочка! А ну, угадай, что я слышала!

– Привет, Лотти! – отвечает Марлена. – Понятия не имею. А что случилось?

Лотти присаживается рядом с Марленой и трещит без умолку. Непонятно даже, когда она успевает дышать. Лотти – воздушная гимнастка, а сенсационную новость она узнала, можно сказать, из первых рук – ее партнер слышал, как Дядюшка Эл и антрепренер переругивались перед шапито. Вскоре вокруг нашего стола собирается толпа, и между обрывками пикантных новостей, которыми Лотти обменивается с подошедшими, я успеваю прослушать краткий курс истории Алана Дж. Бункеля и «Самого великолепного на земле цирка Братьев Бензини».

Дядюшка Эл – гриф, стервятник, падалыцик. Пятнадцать лет назад он был управляющим бродячего цирка – труппы, состоявшей из измученного пеллагрой[6] сброда, таскавшегося из города в город на жалких клячах с подгнившими копытами.

В августе 1928 года, безо всякого участия дельцов с Уоллстрит, прогорел «Самый великолепный на земле цирк Братьев Бензини». У его владельцев просто кончились деньги, и они не смогли перебраться в следующий город, не говоря уже о зимних квартирах. Главный управляющий «Братьев Бензини» вскочил на проходящий поезд, бросив всех и вся – и людей, и снаряжение, и животных.

Дядюшке Элу повезло: он как раз был неподалеку, и ему удалось купить спальный вагон и два вагона-платформы за бесценок у железнодорожников, которые уже отчаялись освободить запасный путь. На платформах отлично поместилась парочка принадлежавших ему ветхих фургонов, а поскольку на вагонах уже была надпись «Самый великолепный на земле цирк Братьев Бензини», Алан Бункель решил названия не трогать, а цирк его официально влился в ряды передвижных.

Когда в 1929 году грянул биржевой крах, и большие цирки стали выходить из игры один за другим, Дядюшка Эл просто диву давался, как ему везло. Первыми вылетели в трубу в 1929 году «Братья Джентри» и «Бак Джонс». Год спустя за ними последовали «Братья Коул», «Братья Кристи» и нерушимый «Джон Робинсон». И каждый раз, когда очередной цирк закрывался, Дядюшка Эл был тут как тут, подбирая остатки: где парочку вагонов, где горстку оставшихся без средств артистов, где тигра, где верблюда. И везде у него были лазутчики: чуть только большой цирк начинал испытывать затруднения, Дядюшка Эл получал телеграмму и летел туда на всех парах.