Да. Каждый такой толчок отбрасывал время в городе на несколько лет назад. А потом оно начинало вновь разгоняться и даже перегоняло остальное время. И так до следующего землетрясения.

Да. Я жил в городе. Якобы в городе. Якобы жил. Якобы я. Время в городе металось, как ему вздумается, билось усыхающей мухой в запаянной реторте. Туда-сюда, туда-сюда… Бзззз-бдж! Бзззз-бдж! Не успели уйти голубоглазые воины двурогого завоевателя, разбрасывая драгоценное семя, как пришли монголы, а потом царь лесов, степей, гор и пустынь, а потом хромоногий мужик на коне, а потом опять голубоглазые воины двурогого завоевателя, а потом игрушечный властелин города и пустыни, а потом снова — хромоногий мужик на коне. А конь гипсовый оказался. И мужик — тоже гипсовый. Оба они бронзовой краской покрашены. Мужик пальцы растопырил, а у коня между ног — ну просто арбузы! И прожекторы снизу этого коня подсвечивают. А мужик рукой с пальцами как бы от света закрывается.

Вот какие землетрясения бывают!

Или когда в ванну вода набирается (рядом с маминой-папиной комнатой была ванная), то приложишь ухо к деревянному полу — и слушаешь, как отдается. Такое гудение стоит, будто под домом поток лавы. В ванной все обложено светло-зеленым кафелем, зеркало во всю ширину стены, зеленая занавесочка, подвесной потолок и дверь на колесиках. Можно запереться и пустить воду-кипяток через душ. Вода-кипяток хлещет — и от этого пар как в бане. И зеркало все запотевает. А раньше не было кафеля светло-зеленого, были крашеные стены, а кафель — только над самой ванной — картинка из плиток выложена: дельфины плывут, выскакивая из моря. Живых дельфинов я никогда не видел. Живого моря тоже. Потому что его не существовало. Его придумали те, кто делает кафель.

Задолго до ремонта в ванной текло с потолка, так что побелка делалась рыжей и отшелушивалась грязными хлопьями. Это все соседи сверху. Они были совсем дикие, не знали, что мыться можно только в ванне. Мылись прямо на полу — и вся вода стекала к нам.

Еще хуже было, когда взбунтовался унитаз, через стенку от ванной, — в туалете. Ранним воскресным утром он разбудил нас ревом и бульканьем. Весь туалет выше чем по щиколотку оказался залит какашками, унитаз же продолжал их отрыгивать. Туалет ведь большой, в нем не только унитаз, а еще и раковина, и ящик для грязного белья, на котором спал рыжий кот. Над ящиком — белый подвесной шкаф со скрипучими дверками. А в шкафу — мешочки с хлоркой, запасы стирального порошка, штабеля бурого хозяйственного мыла, цилиндры туалетной бумаги и бутыль с толуолом. Из этого толуола, смешав его с азотной кислотой и подогревая на спиртовке, я однажды пытался изготовить тротил. Образовавшийся осадок как-то душку не хватило выпаривать.

В ящике для грязного белья можно было прятаться. И сажать внутрь кота. Но ящик разломали и поставили на его место стиральную машину-тарахтелку. Она состояла из двух отсеков. В одном белье плавало в грязной и скользкой воде, в другом — быстро-быстро кружилось в сером жестяном барабане.

Кошачий туалет стоял справа от унитаза (а когда сидишь на унитазе, то слева). Это был пластиковый кювет для печатания фотографий. До него в тех же целях использовался железный эмалированный поддон из паразитологической лаборатории (в нем бабушка выращивала глистов), а с самого начала, когда рыжий кот только поселился у нас, это был деревянный ящик, заполненный песком.

Иногда, очень редко, добровольно, никем не приученный, кот ходил на унитаз. Как человек. Серьезно усаживался — и делал свое дело. Конечно, совсем как человек он бы не уселся: размеры кота и размеры человеческого унитаза несопоставимы. Более того, и я, когда был маленьким, тоже проваливался в унитаз, и, чтобы этого не происходило, мне купили специальное сиденье для маленьких. Оно имело узкое отверстие, как в горшке, и надевалось на большой и холодный унитаз. Ко всему прочему удовольствию, что все как у взрослых, оказалось еще и удобнее, чем на горшке. У меня был вместительный голубой горшок с крышкой. У брата — маленький зеленый, без крышки. По утрам нас вставляли в эти горшки, и мы, сидя на них, мило общались. Брату подчас можно было и позавидовать: сажали его не только на зеленый железный горшок, но и на особенный — в виде кресла со спинкой, подлокотниками, с дыркой в сиденье, к которой снизу цеплялась мягкая пластиковая миска. Беда заключалась в том, что я в это чудо-кресло уже не влезал. Однажды — застрял в нем и чуть было не разломал.

Вот так всегда! Потому что кресло-горшок — это что-то вроде счастья. А просто горшок — наоборот. Особенно пустой горшок. Пустой коридор — длинный ли, ведущий от прихожей к ванной, или короткий, ведущий из длинного в кухню, мимо туалета, — все пустые коридоры, если ходить по ним, — это все равно что ходить по бесконечному полю, бесконечно заставленному перевернутыми горшками: ходишь по такому полю и заглядываешь под горшки, заглядываешь, а там ничего нет, пустота… И вдруг под одним из горшков обнаруживается такое, что ты отскакиваешь от него с криком «Мама!!!» А мамы нет. Есть только поле с бесконечными горшками, которые с грохотом разлетаются от твоих неловких движений.

Так вот, маленький коридорчик вел на кухню — второе по важности место в квартире после зала, если не первое. Туалет и кухня были объединены общей системой водоснабжения, не говоря уже об их общей заботе о системе пищеварения…

Газовая плита — семейный очаг — находилась в дальнем левом углу, если смотреть из двери в кухню. Мы любили эту старую глуповатую плиту, зачадившую потолок над собою. Потемнела и паутина в углу. Между плитой и окном на балкон — бумажный пакет с хлебными корками, которые из-за своего непривлекательного вида не шли на сухари. А выкидывать хлеб в мусорку — грех. Дальше, за плитой, было совсем грязно. Туда никто никогда не проникал. Туда я выкинул все свои молочные зубы, приговаривая каждый раз: «Мышка-мышка, возьми мой зуб лубяной — дай мне зуб костяной». Так научила прабабка. Мышей-то мы всех давно извели, а вот домовой — остался. Он и подбирал зубы. И носил их на шее как бусы.

Слева от плиты, вдоль стены, за которой сидели соседи, находились кухонные шкафы, завершавшиеся мойкой и холодильником у стены, за которой булькал туалет. В нижних шкафах, служивших одновременно столами, хранились кастрюли и крышки от них, большая тарелка, крупы (манная, гречневая, гороховая, пшенная, перловая, рисовая, овсяная), сахар, соль, мука, уксусная эссенция, орехи, мед, скалка и две соковыжималки (электрическая и ручная). Выше, над столиком, к одной из секций привешивался набор кухонных принадлежностей: половник, большая мерная ложка, шумовка, лопаточки, вилы.

Посуда из верхнего шкафа, ближайшего к плите, постоянно использовалась. Обиходная посуда. Тарелки, косушки, чашки, пиалушки, кружки. У меня была своя фаянсовая кружка, с чужим знаком зодиака и дарственной надписью. Она часто билась, поэтому часто менялась. Перед ней, например, была кружка белая в горизонтальную зеленую полоску, а еще раньше — пухлая и красная в крупный белый горошек. Из кружки можно пить все что угодно: чай (холодный, теплый, горячий, зеленый, черный, с сахаром, с лимоном и без, с молоком или с медом), кофе с молоком, какао, молоко с сахаром (можно туда и хлеба накрошить, и печенья), яблочно-виноградный сок, соки морковный и гранатовый домашнего отжима, газировку (магазинную и домашнего газирования), квас, компот, шиповник и белую простую воду, которая всегда стояла на столе в литровых банках и графине. Летом белую простую воду из чайника приходилось охлаждать, а пить прямо из-под крана было страшно: в ней жили какие-то палочки, бревнышки и крокодильчики, умиравшие только в кипятке. Вот и варили их. И чтобы не пропоносило — тоже. А то как напьешься сырой воды после урюка — все равно что огурцы с молоком. Или дыню с молоком. А когда ели дыню или арбуз — всей семьей, на кухне, — то все вокруг липкое было: стол липкий, пол липкий, руки липкие и брюхо липкое, потому что арбуз течет по шее до живота, бывает и до пяток доползает. Тогда ходить неудобно: внутри тяжело, а снаружи клейко. И ведро мусорное воняет. После арбуза или дыни одного ведра мало, доставали другое — половое, зеленое пластмассовое. В квартире было еще два ведра — и все они стояли в ванной, одно в другом: грубое алюминиевое — тоже для мытья полов, и желтое эмалированное — для чистой воды, для фруктов, чтоб их с базара нести, и для ног, чтоб их парить с горчицей, когда болеешь. Так вот, для корок брали обычно зеленое. Или алюминиевое. И тогда корки и семечки начинали попахивать и притягивать мух. От них была мухобойка. Мухобойкой — ручкой — иногда доставалось нам с братом по попе. За плохое поведение. Законное место мухобойки — на подоконнике у плиты, там же, где и электрозажигалки.