Через десять минут объявлено было Лапше и Катерине, чтобы они как можно скорее приготовлялись в путь. Узнав о времени, которое потребуется им для сборов,

Сергей Васильевич спросил у Герасима, сколько дней приблизительно нужно, чтобы доехать до саратовского луга. Оставшись, повидимому, очень доволен ответами, он отпустил крестьян и управителя и принялся писать объяснительное письмо госпоже

Ивановой.

VI

На другой день, как только Сергей Васильевич проснулся, первым делом его было послать к Лапше Агапа Акишева: ему хотелось, узнать, как идут сборы.

- Приготовляются, сударь, - сказал Акишев, на глупом лице которого нельзя было не прочесть, радости.

Но радость была преждевременная: в этот день Сергей Васильевич посылал его по крайней мере раз двадцать к Тимофею.

Сборы продолжались всего два дня, благодаря тому, вероятно, что собирать почти было нечего. Наступил день, предшествовавший отъезду. Семейство Лапши собралось в прихожую, чтобы проститься с господами.

Следуя совету Герасима и также собственным соображениям, Сергей

Васильевич поручил все бумаги касательно луга, письмо помещице Ивановой и все деньги Катерине. При этом Лапша, протянувший уже руку с самым деловым видом, меланхолически опустил брови; но он снова поднял их, когда барин обратился к нему и сказал, что собственно ему поручает надзор за лугом и полагается на него в этом деле, как на самого себя. Это, очевидно, польстило Лапше, и во все время, когда барин объяснял ему его обязанности, он глядел совершенным молодцом. Барыня, ее дочь и француженка наделяли между тем Катерину и ее детей подарками. Наконец господа поцеловали каждого из присутствующих (все это не обошлось, разумеется, без крика со стороны Костюшки и других ребятишек), простились с крестьянами и, несколько растроганные, вышли на террасу.

В тот же день, после солнечного заката, Александра Константиновна, сопровождаемая гувернанткой и Мери, гуляла по саду. На повороте аллеи они встретили Катерину; встреча была так неожиданна, что все три вскрикнули; Катерина упала в ноги барыне, и смущение ее на этот раз было так велико, что долго не могли добиться от нее толку. Наконец она сказала, что пришла сказать о пропавшем сыне; она целовала руки и ноги барыни и всячески заклинала ее не оставить Петю в

Марьинском в случае, если он отыщется; она умоляла отправить его к ним, в степь.

Александра Константиновна дала слово исполнить просьбу; она хотела вести бабу к мужу, полагая, что слово Сергея Васильевича окончательно ее успокоит; но Катерине достаточно было слова барыни. Прежде чем Александра Константиновна успела повторить ей свое обещание, она уже скрылась.

Было совершенно темно, и на улице мало уже встречалось народа, когда

Катерина подошла к избе своей. Она готовилась уже отворить ворота, но в самую эту минуту услышала голос мужа и вслед за тем голос соседки. Это ее озадачило: соседка давно находилась с ними в разладице. Катерина обогнула избу и вошла в переулок.

Близость места и окрестная тишина позволили ей слышать каждое слово.

- Да, тетка Матрена, даже из собственных рук целовал меня… вот в эвто само место, - повествовал Лапша. - "Я, говорит, располагаюсь, говорит, на тебя,

Тимофей, братец ты мой, все одно что на себя, говорит, распоряжайся, как знаешь…"

Как управителя, значит, туда посылает - все едино.

- Счастье вам, счастье! - поддакнула шепелявым голосом соседка.

- Ну так же вот хлопот оченно много, оченно хлопотливо! - продолжал

Лапша озабоченным тоном, - имение большущее: одних арбузов четыреста десятин сеют…

- Ахти, касатики!.. Ну, счастье вам! Значит, чем-нибудь угодили перед господами?..

- Главная причина, тетка, почему, что сам до всего доходит. "Я, говорит, не верю про, кого худо говорят; для людей худ, для меня хорош, говорит… Вижу, примерно, какой ты есть такой человек, потому и даю тебе распоряженье… за то, говорит, что терпел от людей напраслину, значит, за твою добродетель…"

- Нет, не за то! - крикнула Катерина, неожиданно появляясь в огороде, - за то нас высылают, что хуже мы всех, - вот за что! за худобу нашу, а не за добродетели! Хорошие люди, кто трудится, работает, те все здесь остаются: они господам надобны. Худые, лежебоки вон отсылаются: луг стеречь, а не вотчинами править.

- Так-то вернее, Лапша! - смеясь, воскликнула соседка и удалилась.

Лапша кряхтел, корчился и щурился.

- Господи! отыми ты лучше мою жизнь, чем мне так-то мучиться! - сказала

Катерина, досада которой перешла вдруг в тоску. - Двадцать лет терплю, двадцать лет нет мне спокою… Ни разума, стало быть, нет в тебе, ни совести! - подхватила она, обращаясь к мужу. - Ну, что ты здесь рассказываешь - а? Мало, значит, было мне через тебя горести? Хошь бы о ребятах-то о своих подумал, хошь бы для них помолчал! Нет, нет в тебе ни совести, ни разума!

- Ну, что шумишь-то? что шумишь? - пробормотал Лапша. Но видя, что жена не унимается, махнул рукою и медленно поплелся к риге; он потряхивал головою с таким видом, как будто говорил себе: "не стоит связываться: самая, что ни на есть, пустяшная баба!"

Сердце бедной женщины так было переполнено горестями всякого рода, что в нем не оставалось места для другого чувства. Досада против мужа исчезла, как только он скрылся из виду. Она вошла через задние ворота во двор; но тут слух ее был встревожен затаенным всхлипыванием. Подойдя к крыльцу, она увидела дочь. Маша сидела на последней ступеньке и, закрыв лицо руками, в три ручья разливалась.

- О чем это ты, дитятко? - вымолвила Катерина ласковым, но твердым голосом.

Маша заплакала еще горче.

- Полно, дитятко, - сказала мать, притрогиваясь к руке дочери. - Ну, о чем?.. Вот у меня годов-то втрое больше твоих: стало, втрое больше привыкла я к здешним местам, а видишь, я ничего… я не плачу… - заметила она, плотно сжимая свои губы, между тем как судорожно дрожавшие ноздри ясно показывали, каких усилий ей стоило, чтобы не примешать к слезам дочери своих собственных. - Полно, дитятко; надо еще нам переговорить с тобою о Дуне… слышь…

- Слышу, матушка, - вымолвила Маша, приподымаясь и не давая себе труда утереть глаза.

Она чувствовала, что будет напрасно: слезы не из глаз текли, из сердца - пальцами не удержишь.

- Слышь, как нам теперь с Дуней-то управиться? Хлопотливо будет, - продолжала Катерина, - надо как-нибудь придумать уговорить ее, потому что здесь оставить, значит, только грех принять на душу на свою. Господа хоша и сулили оберегать - слово их крепко, да ведь они не век жить будут в Марьинском; без них да без нас заедят, сердечную, потому, что злоба против нас большая, против всего нашего рода. Вишь она простая какая, словно дитя малое; ребятишки, и те грязью закидают.

Боюсь, не пойдет она с нами, коли так, спроста сказать. Разве вот что сказать: "за

Степкой, мол, господа посылают", ты так-то поговори с ней, а я потом скажу, как надоть будет ехать.