Многие из присутствующих, в том числе и бабы, вступились за Лапшу.

- Ну вас совсем! - с досадливым нетерпением крикнул Пантелей и, толкнув плечом двух-трех соседей, пошел своей дорогой.

- Как распрогневался! не по скусу, стало, пришло! - смеясь, заметили в толпе.

- Не пуще силен, не страшно! - сказал с пренебреженьем степенный мужик, вступившийся за Лапшу. - Знамо: ну, за что он его позорит? И без того обиженный человек кругом как есть. Через брата своего всего решился, да за его же худые дела отвечать должен.

- Это точно, настоящее говорит. Человек, точно, смирный, - отозвалось несколько голосов, в числе которых особенно прозвенел голос рябого мужика.

- Такой-то смирный, касатик, и… и… телята свои лижут! - опять некстати крикнула старуха.

- Кабы, как вот он говорит, заодно действовали, этот не сидел бы без хлеба. От мира не утаишься: все на виду! - подхватил степенный мужик, оставшийся, повидимому, совершенно равнодушным к поощрительным возгласам окружавших, - а то ведь мы видим: беднее ихней семьи не сыскать по всей округе…

- Уж очевидно, добре отощали, родимый, после брата-то, как брат-то убег, отощали добре, - снова вмешалась старуха.

- Ребят много: они пуще всего одолели! - заметила другая.

- Эк сказала! рази у него одного ребята-то! небось у всех есть! - проговорил полунебрежно, полунасмешливо высокий мужик с желтыми, как лимон, волосами.

Мужик этот, которого звали Мореем, один из всей толпы не вмешивался до сих пор в разговор; он только слушал, щурил глаза и почесывал затылок с таким видом, что никак нельзя было определить, сердится он или радуется.

- Что ж? он правду говорит: у кого достатки, и тем ребята в тягость; а вот как у

Лапши их шестеро, знамо, сокрушают! - сказал степенный мужик, - только совсем не через это Лапша расстроился; главная причина: сам, через себя, а тут еще пришел да брат доконал.

- Так что ж? ему теперь поправляться надыть; радоваться надыть, что от худого человека ослобонился, - сказал торгаш.

- Вот поди ж ты! а он еще хуже стал жить.

- На него, касатик, напущено; лихой человек напустил! - неожиданно перебила все та же старуха.

Морей сомнительно покачал головою и недоверчиво усмехнулся; после этого лицо его сделалось вдруг, в одно мгновение ока, серьезным и даже гневным; он пригнулся к старухе И быстро, как словно выстреливая из пушки, прокричал ей в самое ухо:

- Напущено! Кто напустил? сам напустил!

После этого Морей снова впал в молчание и только улыбками выражал свое неудовольствие, когда вступались за Лапшу, что, скажем мимоходом, случалось довольно редко.

- Еще господа бога благодарить должон, что такая жена ему попалась, - сказал степенный мужик, - кабы не она кажись, не было бы у него с ребятенками-то ни хлеба прокормиться, ни рубашонки покрыться; так ходили бы нагишом, голодные!..

Не ему бы только ею владеть, потому, надо правду молвить, мужик пустяшный; только женой одной все и держится - голова всему дому!..

Во время этих объяснений старый торгаш не переставал заниматься укладкою своих товаров. Прикрывая воз кожею, он попросил, чтоб ему указали избу Лапши.

- Вон, седьмая с краю, от околицы; вон, что крыша-то обвалилась, ворота обдерганные! - заговорил, махая руками и двигая бровями, рябой мужичок, - то-то, я чай, подивится Лапша-то, как про брата проведает… особливо коли взаправду думал, брата давно в живых нет…

- Ах-э! - крикнул неожиданно Морей и схватил себя за голову.

- Что ты?

- Зачем я ему дал крупу-то! - крикнул Морей с видом отчаянья.

- Кому дал?

- Лапше! стал это просить, пристал: "дай да дай" - я ему и дал.

- Ну так что ж?

- Отдать, говорит, нечем, пропало, значит, добро! Ах-э! - заключил Морей, снова схватывая себя за голову.

- Ну что! есть о чем горевать! - сказал торгаш, - коли бедный человек, господь воздаст тебе за него. А я заеду к нему, погляжу, - промолвил он, как бы раздумывая сам с собою, - заехать все надобно, поклон отвезти: каков ни есть, все брат; одна полоса мяса - не оторвешь.

- Что говорить! - сказал степенный мужик, - только вряд порадуется, как проведает. Добре уж оченно тот-то худую по себе память оставил.

Старик приладился на облучке, раскланялся с толпою и поехал к избе Лапши, сопровождаемый с одной стороны, рядом, беспокойным мужичком, который начал его убеждать переменить чеку, оказавшуюся, по его мнению, ненадежною, с другой стороны хороводной песней, которая то звенела в ушах, как сотня колокольчиков, то гудела, как шмель, смотря по тому, подхватывали ли бабы и девки, подстрекаемые востроглазой запевалкой, или подтягивали одни парни.

II

Подъехав к Тимофеевой избе, старый торгаш соскочил наземь, внимательно осмотрел, плотно ли увязана кожа, прикрывавшая товар, и пошел к воротам.

Напрасно искал он веревочки, которая обыкновенно приводит в движение деревянный засов, - засова не существовало, да и не к чему было: целых двух тесин недоставало в воротах, и будь они даже крепко замкнуты изнутри - все равно: каждый мог бы свободно проникнуть во двор. Старик покачал головою, отпер ворота и вступил на тесный топкий дворик; темные кривые столбы, изъеденные снизу сыростью, сверху червоточиной, еле-еле поддерживали серый, полусгнивший соломенный навес, выказывавший голые стропила; плетень огибал двор с трех сторон и составлял заднюю стену навесов; он сваливался фестонами то на один бок, то на другой, так что местами можно было бы рассматривать, что делалось у соседей, если б соседские плетни не отличались крепостью. В задней и самой темной части навеса находились еще ворота; в настоящую минуту они были настежь отворены и представляли посреди темноты, их окружавшей, яркое солнечное пятно, в котором рисовались, как на картинке, узенькая тропинка, протоптанная в крапиве, гряды огорода, изрытые копытами, и в отдаленье - рига, грозившая разрушением. Косые лучи заходящего солнца, обдавая ярким блеском всю эту заднюю часть владений

Лапши, значительно еще скрашивали их пустоту и бедность.

Живые глазки старого торгаша снова перенеслись во внутренность двора; но смотреть было решительно не на что: если и выглядывало кой-где хозяйственное орудие, то все до такой степени было ветхо и запущено, что доброму мужику оставалось только плюнуть или пожать плечами. Солнечные, лучи, проходя сквозь щели плетней и дыры навесов, делали из двора Лапши какое-то подобие старого, брошенного решета. Дерево вряд ли даже годилось на дрова. Осмотревшись еще раз вокруг и видя, что никто нейдет, старик направился к дверям сеней (сени, примыкавшая к ним клетушка и задняя часть избы занимали почти половину двора); в это самое время на пороге сенных дверей показалась высокая худощавая женщина с лицом смуглым и энергическим; на руках ее покоился грудной ребенок.