- Это исчадие ада, - возмущалась она. - Этот краснорожий Нод-Нолл, которого вышвырнули из колледжа, потому что он был тупицей и проводил все время в тавернах и борделях и даже там ничему не смог научиться. Как мог этот бездельник за свои военные заслуги и преступления получить степень доктора права. О, я просто взорвусь от возмущения! Что знает о законности, о праве эта бездарь, кроме того, как принуждать, извращать и разрушать любую законность. Он распял королевство вниз головой!

Когда стало известно, что муж тоже стал знатной персоной, и каждый день участвует в обсуждении важных проблем с другими важными лицами, его знакомые стали постоянно обращаться к нему с просьбами. В основном это были роялисты, чьи поместья были секвестированы. Они умоляли, чтобы он за них замолвил словечко. Муж всем отказывал, говоря, что он уверен, что члены комиссии прекрасно выполняли свои обязанности, и им ничего не нужно подсказывать. Когда несчастные, а это в большинстве своем были женщины, поняли, что никак не смогут на него воздействовать, они начали приходить к Томсону и пытались при помощи слез и небольших подарочков использовать меня. Я ничего не смела от них принимать и четко всем объясняла, что если стану за них просить мужа, то они обязательно проиграют дело. Была одна леди, решившая, что я отвергла подарок, потому что посчитала его плохим, и вернулась с потрясающими драгоценностями. Мне ужасно хотелось иметь подобные украшения; муж никогда меня не баловал. Но я ей сказала, что ее старания напрасны, потому что я никогда не смогу воспользоваться подобной красотой. Если муж увидит их, то решит, что это подкуп, станет меня ругать и потребует их вернуть.

Как-то мне принесли милый подарок - корзинку с небольшими, но очень вкусными персиками, я съела эти персики, не став делиться фруктами с мужем, а дала еще малютке Нэн. Косточки я выбросила в окно. Но я пожалела о собственной жадности, когда на третий день пожаловала супруга сэра Тимоти Тайррелла - дочь архиепископа Ашера. Она начала мне рассказывать о несправедливости в Шотовере и приводила множество других жалоб. Я ее выслушала, и она напомнила мне о том, что на свадьбу они подарили нам разную дичь. Потом леди спросила: не может ли муж замолвить за них словечко перед лордом-президентом суда Брэдшо. Я разозлилась и сказала, что дичь давным-давно съели, и мы были им за это благодарны.

- Прекрасно, а как насчет белых персиков?

- Мне принесли корзинку, и там не было никакой записки. Я не знала, что персики были взяткой, иначе не стала бы их есть.

- Ну, миссис Мильтон, я думаю, что вы не настолько просты, чтобы считать, что персики раздаются даром направо и налево.

- Нет, я так не думала, - ответила я. - Но боюсь, что могу только поблагодарить вас за великолепные персики. Я не ела их с самой войны, когда мне достался один - солдаты отряда сэра Тимоти украли все остальные.

Мать требовала, чтобы я поговорила с мужем по поводу того, что у нас украли все вещи в Форест-Хилл и о том, как парламент бесплатно отдал людям Банбери лес, который им не принадлежал. Она не могла сама поговорить с Мильтоном, потому что ненавидела книги, которые он писал. Но она говорила, что моя обязанность его жены и ее дочери состоит в том, чтобы постараться восстановить справедливость. Мне пришлось поговорить с Мильтоном, но он мне отказал, объяснив, что не станет делать для моих родственников то, в чем отказывал другим. Я ему пыталась объяснить, что это все в его же интересах, потому что он продолжал твердить о моем невыплаченном приданом. Он был должен помочь матери получить то, что принадлежало ей по закону, но ответ был всегда один:

- Я тебя не слышу жена!

Самой настойчивой была госпожа Ройстон, жена печатника, господина Ройстона, которого посадили в Ньюгейтскую тюрьму за публикацию книг, направленных против правительства. Был принят очень суровый закон против публикации подстрекательских или иных вредных памфлетов, книг и газет. Даже тот, кто получал подобные издания, мог быть оштрафован на двадцать шиллингов, а всем исполнителям баллад и разносчикам памфлетов и книг запретили заниматься этим ремеслом.

Эта миссис Ройстон постоянно ждала у нашего дома и каждое утро провожала моего мужа на работу, даже если погода была очень скверной, а он уходил рано. Каждый вечер она ждала его у ворот дворца. Но никогда ни о чем его не просила, а только говорила, приседая:

- Я - жена господина Ройстона. Вы помните несчастного господина Ройстона?

Наконец ее упорство победило, и однажды Мильтон поговорил с лордом-президентом суда. Господина Ройстона освободили из Ньюгейта под обещание хорошего поведения.

Пока мы жили в том доме, я снова забеременела. На сей раз у мужа не было ни времени, ни желания следить за моей диетой или указывать, как мне жить. Он все оставил на милость Природы и молил Бога, чтобы на третий раз у него родился мальчик.

Именно в то время я обратила внимание, что у него ухудшилось зрение в левом глазу. Он стал неуверенно ходить, я обнаружила, что могу ему подавать какие-либо знаки и передавать кушанья за столом, если сижу от него слева, потому что его правый глаз видел вполне прилично. Как-то муж мне заявил, что мы живем в помещении с повышенной влажностью, потому что пламя свечи всегда имело прозрачный ореол. Я сказала, что не вижу никакого прозрачного цветного ореола, и Джонни подтвердил это. Тогда Мильтон признался, что туман застилает ему левый глаз. Кроме того, все предметы кажутся ему совсем небольшим, и теперь такой же туман мешает нормально видеть и правым глазом. Когда он начинал читать до завтрака, оба глаза сильно болели, и он почти ничего не видел.

Мы его предупреждали, что ему следует меньше работать, если он хочет, чтобы этот туман рассеялся, но он не желал ничего слышать. Я преложила делать ему целебные примочки, но муж от них тоже отказался, а только, улыбаясь, спросил, доктором естественных наук какого женского университета я была? Он продолжал работать еще больше, даже по воскресеньям, и занимался книгой о "Христианской доктрине". Мильтон перестал прогуливаться днем, как он делал раньше. Он все так же жадно ел и пил, но перестал расслабляться хотя бы на миг и стал работать за едой.

Его все сильнее мучили газы и были постоянные запоры. У него также началась подагра, потому что без физических упражнений в теле накапливались вредные телесные жидкости и отравляли его организм. Он стал еще более раздражительным и вспыльчивым и потерял несколько зубов, хотя до этого у него были отличные зубы. Но он до того был увлечен работой, что даже не жаловался. Выглядел он все еще вполне прилично. У него не было морщин на лице, цвет лица был свежим, и волосы продолжали блестеть. Он их постоянно расчесывал во время чтения. Мильтон выглядел на тридцать четыре, а не на свои сорок четыре года. Что касается подагры, он сказал, что она является профилактикой против заразных заболеваний - человек с подагрой редко умирает от лихорадки, и хотя в конце концов он может умереть именно от подагры, но может и очень долго прожить.

Цены на провизию и уголь продолжали расти, соответственно возрастали цены и на все остальное. На все, что мы ели, пили или надевали на себя, налагались налоги. Акцизный сбор с галлона соли составлял один пенс. Наши чашки, миски, кастрюльки, чайники, шляпы, чулки, башмаки и все-все должно было оплачиваться так, чтобы как-то погасить общественные долги, возникшие во время войн. Эти налоги постановил платить парламент, и я вспомнила, как в прежнее время все возмущались, когда король ввел налоги на суда без согласия парламента. Но те налоги были сущими пустяками по сравнению с нынешними.

Я получила страшную весть из Ирландии, думала, что не перенесу ее, но все еще продолжаю жить, как вы можете судить по этим запискам, хотя давно перестала быть той самой живой Мари Пауэлл или Мэри Мильтон, которая делала возмущенные и горячие записи в свой дневник, лежащий сейчас передо мной. Пусть грустные новости из Ирландии закончат эту главу. А потом я напишу еще одну и вообще закончу свои записи.