С тех пор как Танхум купил новую бричку и упряжь, он каждый раз, выезжая со двора, не мог налюбоваться радующими глаз пестрыми разводами на светло-зеленой бричке, наслушаться мерного топота быстрых лошадей. Вот и сейчас сердце его было переполнено счастьем: всем своим существом он радовался их быстрой рыси, Да какая там рысь – это был орлиный полет: кони парили над землей, едва касаясь ее копытами.

Танхум хорошо знал, с какой завистью смотрят сельчане на его лошадей, и ему захотелось еще быстрей разогнать их – пусть лопнут от зависти! Да и то верно – у кого еще есть такие лошади, такая бричка, как у него, Танхума!

«Небось гадают, куда это я еду в такую рань, – размышлял Танхум, – на ярмарку или к кому-нибудь в гости, а то и на свадьбу. И уж наверняка никто не догадается, что гонит меня не радость, а беда».

– Эй вы, рыжие! – замахнулся он на лошадей и оглянулся по сторонам – видит ли кто, как он едет? Завидев ребятишек, с криком выбежавших из соседних ворот и вприпрыжку погнавшихся за бричкой, Танхум обрушился на них с бранью и проклятиями: – Погибели на вас, нет, байстрюки! И куда только черт нас носит?!

Но тут же вспомнив, куда и зачем едет, Танхум повернулся к жене, огорченно попрекнул:

– У всех растут дети… Как бурьян на пустыре, прут на свет божий!… Иной раз отец с матерью и сами не рады их появлению, а вот поди же!… Э, да что тут говорить – пало на нас проклятие божие!…

– Да будет тебе все о том же! – с раздражением повела Нехама глазами на мужа и, зябко закутавшись в шаль, отвернулась, как бы избегая встретиться с ним взглядом.

С тех пор как начали делить землю по душам, Танхум все чаще и горше стал сетовать на свою судьбу: сколько лет прошло со дня свадьбы, а детей у них с Нехамой все нет и нет!

Не раз Танхум ездил с женой к врачам, не раз обращались они за помощью к разным знахаркам и бабкам. И каждый раз возвращались из таких поездок полные надежд – наконец-то уж теперь-то наверняка Нехама понесет и родит мальчика или, на худой конец, девочку. Но каждый раз надежды их обманывали. Шестеро детей у них могло уже быть. Подумать только – шестеро! Сколько земли уплыло! А сколько рабочих рук! Сколько рук для хозяйства, не нанятых, а растущих сами по себе, как трава во дворе у Танхума. Ему не пришлось бы нанимать чужих людей и выкладывать им кровные денежки.

И ведь только подумать, сколько женщин он встречал на своем пути! Иные были маленькие, щуплые, не на что посмотреть, а вот поди ж ты – он гнушался ими, а они-то оказались плодовитыми, как кошки, а его Нехама, такая здоровенная, ядреная баба, с такими крутыми бедрами, с такой высокой грудью, – и вдруг бесплодна! А ведь сколько детей она могла выносить под сердцем, скольких младенцев выкормить этой грудью! А земли-то, земли! Сколько он мог получить! С ума сойти, да и только!

Собственно говоря, эта-то соблазнительная грудь и присушила Танхума, когда он впервые увидел Нехаму. Он так и прикипел к ней сердцем, махнув рукой на Гинделе, и решил тогда послать к Нехаме сваху. Женитьба на такой состоятельной девушке дала ему возможность развязать себе руки и пустить слух, что большое хозяйство он получил в приданое.

Почему-то на этот раз, несмотря на множество разочарований, он был куда больше уверен, что знахарка поможет и Нехама раньше, чем через год, родит ему сына, а то и сразу двоих, а там опять двоих – ведь родила же его бабушка в летах двойню. Чем же его Нехама хуже?

Танхум размечтался, и сладостны были его мечты, от них отошло, оттаяло его суровое сердце. И захотелось Танхуму обнять свою Нехаму – ведь и ей, поди, не сладко, – приласкать, приголубить ее, шепнуть, утешая:

– Не горюй, Нехама, вот увидишь – на этот раз ты родишь мне сына, а может, и двух, ну, а там уж пойдет – еще и еще…

Давно уже не было так хорошо на душе у Танхума, как в эту минуту, когда он мечтал о детях, которых народит ему жена. Он даже ударил вожжами лошадей – скорей, скорей бы доехать!…

Замечтавшись, Танхум зазевался, не заметил, что большая Гончариховская балка близко. Еще немного – и понесли бы буланые и сбросили бы бричку вместе с седоками на дно оврага; еще немного – и верная смерть!

– Тпрр! Тпрр! – очнулся Танхум от дум и изо всех сил натянул вожжи.

– Тпрр! Тпрр! – истошно закричала и Нехама, ломая руки. – Боже мой, вот-вот понесут… И что это стряслось с тобой, Танхум? Всегда боишься кнут лошадям показать, а тут как назло разогнался перед самой балкой…

Танхуму все же удалось вовремя немного свернуть в сторону и, придерживая лошадей, осторожно спуститься в овраг. Тут он опустил поводья, и кони дружно вынесли бричку в гору.

Вдруг вдали засверкала в лучах восходящего солнца церковная колокольня. В прохладном прозрачном воздухе разнеслись мерные удары колокола. Стихли они – и послышался приглушенный собачий лай, а там полусонный петух захлопал крыльями, громко запел, приветствуя рождающийся день: «Ку-ка-ро-ку!…»

И вот уже Танхум увидел дымки, поднимавшиеся в утреннее небо из множества труб, венчавших железные и черепичные крыши добротных каменных домов и темные, полусгнившие соломенные крыши мазанок.

Так постепенно на фоне серого неба вставала перед Танхумом деревня Веселица, в которой и проживала прославленная на всю округу знахарка.

Танхум прикрикнул на лошадей, и те помчались спорой рысью. На их топот, на легкий скрип новой брички вынеслись из ворот, злобно залаяли лохматые псы, из некоторых хат выбежали босые мужики и простоволосые бабы, с любопытством уставились на ладную упряжку и нарядную бричку.

– Хороши лошадки, видно, не жалеют овса для них, – сказал один из мужиков.

Танхум приосанился, натянул вожжи, будто хотел показать всем: вот какие у меня кобылки, смотрите, лопайтесь от зависти на доброе здоровье!

Из раскрытых настежь ворот какого-то двора выбежали гуси. Суетливо хлопая крыльями и громко гогоча, они припустились вдоль улицы. Лошади Танхума, испугавшись их, насторожили уши и, подняв хвосты, потянули бричку прямо на гусей. Те, рассыпаясь в разные стороны, загоготали еще громче.

– Ах ты черт проклятый, провались ты сквозь землю вместе со своими лошадьми! – дурным голосом закричала баба. – И куда тебя только несет? Ты же всех гусей у меня передавишь!

– Твои проклятья да на голову врагов наших, – отозвалась с брички Нехама и трижды плюнула через плечо, чтобы отвести проклятье. Танхум пробурчал что-то невнятное и на всякий случай тоже сплюнул.

Лошади стали, и Танхум, высунув ногу, как бы собираясь соскочить на землю, спросил у бабы:

– Где-тут живет знахарка?

– А которая? У нас их целых три: Явдоха Пармамчук, Параска Гнатенко, а самую главную зовут Хивря Лагойда. Скажи, какую беду тебе нужно отвести?

– Как бы вам сказать… Тут женское дело. Да и проклятья нехудо бы отколдовать.

– От проклятья? Да ты что – моих проклятий боишься, что ли? Не бойся, я без умысла, и у меня не злой глаз.

Баба начала прутиком загонять гусей домой и, увидев, что Танхум тронул коней, крикнула вслед:

– Вон там, на краю деревни, рядом с кузницей, спроси, где живет Хивря Лагойда, – тебе каждый скажет, она чего хочешь наколдует.

Танхум проехал почти всю деревню и увидел – около небольшой лачуги, от которой явственно доносился запах гари, стояло несколько повозок, валялись, видимо неисправные, бороны и плуги.

«Это, кажется, и есть кузница», – подумал Танхум, придержал лошадей и спросил у проходившего мимо мальчугана с белыми, как лен, волосами, не знает ли он, где живет знахарка Хивря.

– Знахарка? – переспросил мальчик и указал пальцем на полуразвалившуюся хибарку. – Да вот же ее хата, четвертая от кузницы. Вы легко ее узнаете – по большому камню, что лежит у ворот.

Танхум подъехал к лачуге и после короткого раздумья въехал прямо во двор. Желтый с лохматым, лихо закрученным хвостом пес выскочил из сеней, насмерть впился зубами в колесо брички и закосил яростным глазом на Танхума, не давая ему соскочить на землю. По счастью, тут же выбежала из хатенки сгорбленная, с морщинистым лицом старушка и стала отгонять пса.