Певица В. Барсова, выступая в концертах, во время исполнения арий или романсов держала в руках маленькую записную книжку в бархатном переплете. Она держала ее перед собой открытой, хотя почти не заглядывала в нее. Такая же книжка была у выдающегося чтеца Д. Закушняка, сделавшего чтение художественной литературы актом высокого искусства. Самое интересное заключалось в том, что и у Барсовой, и у Закушняка в этих изящных книжках не было записано ни одного слова - все странички были девственно чисты.
Спектакль "Воскресение" по Л. Толстому в Художественном театре прославился тем, что в роли "От автора" выступил один из великих актеров русского театра Василий Иванович Качалов. Он появлялся в зрительном зале и переходил на сцену, вмешиваясь в диалоги, комментируя действие, общался со зрителями, рассказывал о событиях, пытался раскрыть внутреннюю жизнь героев. Его речь звучала иногда как комментарий, иногда - как ироническое замечание, иногда - как гневное обличение. Режиссер спектакля И. Судаков рассказывал нам, студентам, что роль у Качалова долго не шла: у него не было отправной, исходной точки, от которой можно было идти дальше. На одной из репетиций Вл. И. Немирович-Данченко предложил актеру взять в руку карандаш и не расставаться с ним весь спектакль. И роль сразу пошла, карандаш помог, стал опорой.
Что дает актеру толчок к верному самочувствию, к той освобож-денности, в которой можно импровизировать на заданную тему? Театральные деятели, любящие джаз и знающие законы джазового исполнения, иногда называют таких актеров джазменами - они, ведя точную мелодию, могут отвлекаться, разрабатывая тему своими отступлениями.
Я принимал участие в начальном периоде репетиций "Ричарда III" с гениальным актером С. Михоэлсом. Для него отправной точкой образа был горб - его единственный верный друг и советчик. В самые напряженные моменты роли Михоэлс вдруг переключался на диалог с горбом - а что он ему посоветует? - и, подкрепленный мнением "умного человека", которому он, безусловно, доверяет, возвращался к прерванной сцене.
Легкомысленный, но добрый французский фильм "Папаши" основан на споре двоих мужчин - кто же является настоящим отцом мальчика. Один из отцов (Ж. Депардье) погрубее, пожестче, он ругает сына, когда тот сломал себе руку. Но вот мальчик надевает ботинок, но одной рукой не может завязать шнурки, и отец, продолжая отчитывать его за плохое поведение, садится на корточки и завязывает ему шнурки. Вот в этой детали проявляется истинное отцовское чувство!
Кинорежиссер "старой школы" Я. Протазанов на съемках всегда держал в руке свежеобструганную палочку. У ассистента, стоящего неподалеку, большая связка таких палочек. Если съемка не удается, Протазанов не кричит, не требует молниеносного наказания виноватых и изгнания их из павильона, а спокойно - внешне! - ломает палочку. Ассистент тут же подает ему новую.
Дежурный офицер сидит у телефона. Звонок. Офицер спокойно берет трубку, слышит голос генерала. Офицер вскакивает со стула, надевает фуражку, проверяет, правильно ли она сидит на голове, вытягивается "во фронт". Разговор окончен. Офицер снимает фуражку. Служба…
Пьесу для Театра им. Гоголя писали два драматурга - маститей-ший Евг. Габрилович и его соавтор С. Розен. Я делаю замечание, авторы с ним соглашаются. Нужно внести поправки в текст. Розен открывает кейс, вынимает футляр, раскрывает его, достает ручку, вносит поправку, прячет ручку в футляр, закрывает его, кладет футляр в кейс, закрывает кейс. Ставит его на место. Габриловича эта процедура доводила до исступления, хотя отношения между авторами были прекрасными.
Ученики Лобанова - А. Гончаров, Г. Товстоногов и другие студенты, выросшие в мастеров, говорили о его потрясающей наблюдательности, умении разглядеть в чем-то на первый взгляд непримечательном совершенно новое, не замеченное никем. Например, Андрей Александрович Гончаров решил образ Липочки ("Свои люди - сочтемся") от замечания Лобанова: когда Липочка танцует, то посуда в шкафу должна звенеть! Отсюда и пошел хозяйский, властный тон, мечта о будущей жизни, как о повиновении ей всего окружающего - живого и неодушевленного.
В лобановской последней работе "На всякого мудреца довольно простоты" в Театре сатиры были находки, ставшие для молодых режиссеров откровением. Ясно, как играть и ставить пламенное объяснение Глумова и Мамаевой: он рвет страсть в клочья. Г. Менглет - Глумов довел страсть до абсурда - начал грызть зубами подушку на диване. "Мало… неубедительно, нет конкретных действий Глумова, - делает замечание Андрей Михайлович. - Ну-ка, Георгий Павлович, попробуйте переходить к делу: потушите свет в торшере, стоящем рядом с диваном, Мамаевой будет ясно, что последует дальше, - это уже конкретно. А вы, Надежда Ивановна (Н. И. Слонова, исполнительница роли Мамаевой) испугайтесь этого результата - вдруг кто-то войдет, к тому же вы уже прочли несколько строк из его дневника - сразу зажгите свет. Оба сидят, возбужденные этой игрой, тяжело дыша и судорожно соображая, как быть дальше. Повторите игру: он гасит свет, а она зажигает" [14] . На этой игре со светом сцена приобрела и жизненное наполнение, и сатирическое звучание.
Боготворимая москвичами Мария Ивановна Бабанова в финальной сцене "Бесприданницы" тронула сердца зрителей одним жестом, дающим ответ спорам литературоведов о дальнейшей судьбе Ларисы, если бы не было выстрела Карандышева. Когда богатый купец Кнуров делает ей предложение стать его содержанкой и уехать с ним в Париж, Лариса непроизвольным, почти случайным движением руки закрывает лицо, как от пощечины. Если бы она осталась в живых, то с Кнуровым не уехала.
В английском спектакле "Ричард III", в сцене у гроба, Ричард, добившись победы, целуя руку леди Анне, снимает кольцо с ее пальца зубами.
Немецкая хроника, попавшая в руки советским документалистам, запечатлела выразительные кадры: Гитлер, в последние дни войны бросивший в бой жалкие резервы "Гитлерюгенда", подростков, способных лишь умереть за фюрера, обходит строй своих частей. Он проходат ряды обреченных, среди которых совсем юные, треплет кого-то из них по щеке, щиплет за ухо - особый вид ласки! Я взял этот жест для своего "Ричарда III".
Часто верно найденный жест, проходящий через весь спектакль, раскрывает смысл созданного на сцене образа. Соломон Михайлович Михоэлс в "Короле Лире" поднимал руки к короне на голове, как бы подтверждая свою власть над миром. Но он своими руками отдал королевство дочерям. И в сцене столкновения с Реганой он поднимает руки к короне - но ее уже нет. Корона - власть - исчезла. И руки безвольно падают вниз.
Иван Александрович Пырьев - крупнейший режиссер, директор "Мосфильма", организатор Союза кинематографистов СССР, ходил с тяжелой палкой из неведомого дерева, оказывающей непонятное, но ощутимое влияние на окружающих. Она как символ власти хозяина. Иван Александрович волочил ее за собой, потом резким движением выбрасывал далеко перед собой, устанавливал ее твердо на грешной земле и сам подтягивался к ней. Затем опять выходил вперед и опять волочил за собой. Игра? Но впечатляла!
Юрий Александрович Завадский не мог на репетициях или на серьезных совещаниях обойтись без карандашей. Перед ним на столе лежало множество самых разных карандашей - по размеру, цвету, по их расположению можно было узнать настроение мастера; он раскладывал их перед собой в разных композициях, ритмах, иногда сваливал в единую кучу - нервы!
Игорь Владимирович Ильинский поражал зрителей успехами в ролях самого разнообразного плана - от Аркашки в "Лесе" до Акима во "Власти тьмы"; но еще он был уникальным чтецом. Среди его находок в этом жанре для меня особенно дорога микромизансцена в рассказе Карла Ивановича о своей встрече с матерью ("Отрочество" Л. Толстого):
"- Маменька! - я сказал, - я ваш Карл"… Ильинский на секунду закрывает лицо руками, снимает воображаемые очки и не спеша протирает их… И больше ничего. Никакой патетики, сентимента в голосе.