— А я совсем не о потерях думаю, — спокойно отчеканил Шмультке трескучим неприятным голосом. — Меня другое волнует: в городе немало евреев, и мы все еще дышим с ними одним воздухом. Эту «санитарную» операцию нужно провести немедленно. За одну ночь, чтобы не поднимать такого шума, какой получился в Киеве. Вот тогда и окупятся наши потери.

Даже Мюллер был поражен словами майора: думать в такую минуту о золоте, о карьере... Но он только усмехнулся:

— Знаете, Отто, я всегда ценил вас как вдумчивого стратега и поражен, что вы ломаете голову над такими мелочами. Ведь в этом деле нам могут помочь местные антисемиты. О, я помню варфоломеевские ночи, которые устраивали молодчики из союза Михаила Архангела! Сейчас для этого нужен хороший организатор. У вас есть кандидатура?

— Да. Петро Ивченко. Доложили, что он — сын раскулаченного. Только что освобожден нами из большевистской тюрьмы...

— Знаю о таком, — прервал Мюллер, — А сколько ему лет?

— Кажется, двадцать.

— Так и знал, что вы не учитываете такого фактора, как опыт. Нужен опытный в деле человек. Можно ли доверять молокососу?

— Все это теоретически верно, но такого человека разве сразу найдешь, — сердито прохрипел Отто и зашелся кашлем.

— О, положитесь на меня. Я уже подумал обо всем. Скоро придет такой человек. Правда, его нужно еще будет хорошо обработать.

Шмультке сильнее захрипел, даже уши налились кровью. Ну и везет же хвастунишке Гансу. Недаром в свои сорок лет он уже успел получить погоны полковника. А он, Отто Шмультке, начавший служить еще тогда, когда Мюллер пешком под стол ходил, до сих пор сидит в майорах из-за таких вот выскочек...

Минут через сорок дежурный офицер доложил, что пришел русский и просит допустить его к полковнику.

— Ведите сюда!

В кабинет вошел высокий сутулый человек. Он хмуро смотрел исподлобья. Придирчиво оглядев согнутую косоплечую фигуру, Отто нашел его вполне подходящим для своего дела. Человек постоял с минуту, потом, что-то вспомнив, сделал шаг вперед и неестественно громко выкрикнул, оскалив гнилые зубы:

— Айл Гитлер!

Офицеры небрежно ответили.

— Садись!

Человек сел.

— Знаешь, для чего я тебя вызвал? — холодно произнес Мюллер, даже не взглянув на него.

— Знаю, герр оберст.

— Ты должен подробно объяснить немецкому командованию, как случилось, что ты оказался на службе у большевиков.

— Я по порядку, можно?

Оберст одобрительно кивнул головой и бросил многозначительный взгляд в сторону Отто, который сидел с каменным выражением лица. Лишь карандаш в его руках бегал по страницам записной книжки.

— Еще во время той войны я выполнял некоторые задания немецкого командования, которые передавал мне «Земляк». По его приказу я вступил в войско Петлюры, служил в Державной варте Скоропадского. Но эти правительства держались недолго, мне приходилось все время кочевать, и связи с немецкой разведкой усложнялись.

— Ближе к делу! — прикрикнул Мюллер.

— Мы отступали из Киева. В одном селе под Шепетовкой неожиданно напали буденновцы. Бой мы приняли, но пришлось отступать. Когда я с несколькими хорунжими бросился на сельское кладбище, на нас налетело двое верховых. Один из них был Савва Латюк — вы, наверно, помните его, пан Мюллер. Не так ли? Так вот, Савва узнал меня и замахнулся саблей. И хотя я успел выстрелить ему прямо в грудь, он, полумертвый, разрубил мне плечо... Опомнился я уже в госпитале. Думал, что расстреляют. К превеликому удивлению, меня приняли за красного. Я бредил и часто выкрикивал имя Саввы, а он, как потом я узнал, был у них заслуженным командиром. Когда я пришел в сознание, меня окружили комиссары и стали расспрашивать о смерти Латюка. И я рассказал... Так я стал «большевиком». Мне поверили. После госпиталя выдали документы, и я приехал в Черногорск. Долго не мог работать, потому что рана не заживала. Боялся, что меня разоблачат. Решил примазаться к жене убитого большевистского командира. Вот так судьба свела меня в одной постели с большевичкой. Я терпел все мужественно. Хотя бывали минуты, когда казалось...

— Твоя психика нас мало интересует. Мы хотим знать, почему наш агент Трикоз стал прислужником большевиков? — снова повысил голос оберст.

— У них все живут по принципу — кто не работает, тот не ест. Не работать я не мог. Вот и стал бухгалтером МТС. Исполнял свои скромные обязанности: тихо щелкал на счетах, своевременно сдавал финансовые отчеты и выплачивал, работникам заработную плату. Нигде и никогда не выскакивал в передовики. Старался быть вежливым, никому не возражать. В МТС говорили обо мне как о честном труженике и...

— А почему перестал служить нам?

— Я потерял с вашей агентурой связи и законсервировался.

— Сразу же после прихода к власти фюрера мы специально для восстановления связи прислали сюда «Земляка».

— Он был убит чекистами двадцать восьмого мая в саду вашего отца до того, как встретился со мной.

— Нам известно, кто приложил руку к этому делу...— многозначительно произнес Шмультке и ехидно усмехнулся.

Все время Трикоз вел себя спокойно. Стоило только в разговор вмешаться Шмультке, как он заерзал на стуле.

...О, если бы только могли узнать слуги фюрера, какие мысли роились в эту минуту в голове Трикоза! В его памяти всплыли события давно минувших дней. 1933 год... Грозовая майская ночь... Парк Мюллера, по которому идут двое... Взмах руки, и острый шкворень вонзается в спину человека, шедшего впереди. Отчаянный крик, тело глухо ударяется о землю... Убийцей был он, Трикоз. От этих воспоминаний на лбу у него появились мелкие капельки пота, которые сразу заметил Отто. Оскалив зубы, он прохрипел:

— Чем можешь опровергнуть?

— Чем угодно... Посудите, разве стал бы я рисковать в июне этого года, когда ко мне прибыл ваш агент? Для выполнения задания он требовал денег... Много денег. И я взял их в кассе. Восемьдесят тысяч взял и отдал ему. Потом ревизия, тюрьма... Именно в этом кабинете меня допрашивал чекист Гриценко. Я не сознался...

Шмультке схватывал на лету каждое слово и записывал в блокнот. Глаза его ожили, как у коршуна, увидевшего падаль. Он все время облизывал толстые влажные губы.

— Твой рассказ похож на выдуманную чекистами историю. — Мюллер встал, засунул руки в карманы галифе и подошел к Трикозу. — Неужели ты думаешь, что нас можно обмануть такой дешевкой? А если нам известно, что ты перекрашенный чекист?

Трикоз побледнел, у него мелко задрожали пальцы правой руки, лежавшей на коленях. Едва сдерживая волнение, он пролепетал:

— Докажу... Чем угодно докажу! В мире никто, кроме меня, не ведает, где ваш отец и его верный кучер Онисько спрятали сокровища. Если бы я был чекистом, если бы я хотел... Золотом меня озолоти, все равно не сказал бы...

Мюллер как ошпаренный подскочил к Трикозу. Глаза у него загорелись, словно у голодного волка.

— Тебе известно, где сокровища моего отца? И ты не выдал их? Говори!

И Трикоз рассказал. Потом схватился за голову руками и протяжно завыл, как пес, у которого отняли жирный кусок.

— О, это заслуживает внимания! — уже весело заговорил Мюллер, расстегнув китель. — Но пока слишком мало. Чтобы окончательно убедить нас в твоей преданности фюреру, надо доказать это делом.

— Что я должен еще делать?

Двое опытных слуг фюрера дали ему точные инструкции.