Задирач пожал плечами:

— Кто его знает? На веку, как на длинной ниве, мало ли кого встретишь. Да разве же всех запомнишь? Можно и ошибиться.

— Что можно, то можно. Только когда встречаешь человека в третий раз, ошибки не бывает. Не так ли?

Старик ничего не ответил. Сидел и внимательно рассматривал портрет Дзержинского на стене. И казался таким спокойным, что его лицо напоминало маску.

— Ну, так догадываетесь, для чего вас сюда вызвали? — снова спросил полковник.

— Видно, здорово припекло, если с работы взяли.

— Хотел я поинтересоваться, как вам теперь живется. Не оскорбляют ли вас, не унижают?

— А как мне живется? Живу, как и все, кто на хлеб себе честным трудом зарабатывает.

— На родине своей давно были?

— А чего мне туда ездить? Родных все равно никого нет.

— Ну, а тут как пристроились? Наверно, нелегко приходится? Рассказывайте, не стесняйтесь. Мы с вами давно знакомы, думаю, объяснимся быстро.

— Что же рассказывать? Я человек простой, моя автобиография на одной странице поместится.

— На одной, говорите?

— Конечно.

— Ну, тогда рассказывайте и ту автобиографию, что на одной странице поместится.

Неторопливо, слово за словом, Задирач говорил о своем жизненном пути. Гриценко взял какой-то лист бумаги и, слушая старика, пробежал глазами по строкам.

— Ну и штукарь же вы, хотя и называете себя маленьким человеком, — громко расхохотался полковник, — Слово в слово пересказали то, что писали четырнадцать лет назад. Видно, хорошую память имеете.

— Да, на память не жалуюсь. — В глазах старика вспыхнули и мгновенно погасли злые зеленоватые огоньки.

— Вот видите, сами признаете, что память хорошая. А самого главного вы мне все ж таки и не поведали. Вероятно, из головы вылетело? Что же, бывает... Идите и припомните.

Когда арестованного вывели, Гриценко закрыл ладонями лицо и сидел так долго-долго. Он вспоминал события давно минувших дней...

III

Связка бумаг упала на слабое синеватое пламя — в комнате совсем стемнело. Через минуту листы скрутились и, извиваясь, покрылись бурыми пятнами. Из-под них выскользнули желто-горячие языки и сразу же на противоположной стене, в пустых раскрытых шкафах, задрожали теплые оранжевые отблески. Только лицо коренастого человека в военном кителе, с одной шпалой в петлице, присевшего на корточки перед огнем, даже освещенное пламенем, оставалось холодным и непроницаемым. Ни глухое бухание канонады, ни громыхание санитарных повозок, катившихся по мостовой, ни причитания женщин на улицах не вывели бы его из состояния глубокой сосредоточенности. Связками секретных бумаг он набил ненасытную утробу печки, отчего пламя в ней гудело, даже ревело. Освещенные оранжевыми отсветами огня, его высокий вспотевший лоб, крепко сомкнутые губы, квадратный с ямкой подбородок казались выточенными из красного дерева.

Когда на полу осталась одна толстая папка в бордовой ледериновой обложке, военный облегченно вздохнул и вытер со лба мелкие капли пота. Даже не взглянув, он швырнул толстую рукопись в печь. Пламя осветило тисненный на обложке номер — глаза военного сразу расширились. Словно что-то припомнив, он выхватил из пламени папку, погасил тлеющий ледерин и развернул обложку. На запыленной, пожелтевшей от времени первой странице каллиграфическим почерком было выведено: «Дело об убийстве неизвестного гражданина в ночь на 28 мая 1933 года в бывшей усадьбе помещика Мюллера». В левом верхнем углу другой рукой размашисто написано чернильным карандашом: «Дело не закончено. Не закрывать до окончательного выяснения».

Человек в военном кителе горько усмехнулся. На переносице у него двумя остистыми колосками сошлись брови. Как наивно и незначительно звучат сейчас эти слова, когда каждый день умирают тысячи невинных людей. Лишь во время одной из бомбежек полутонная бомба попала прямо в подвал, где разместился детский дом, и сто тридцать детских сердец навсегда перестали биться. А среди них, несомненно, были будущие поэты, ученые, композиторы... И следователь не проводит бессонных ночей у себя в кабинете, разматывая бесконечный клубок версий и догадок, чтобы найти убийцу и установить причину преступления. Теперь все это лишнее. Убийцы известны всему миру. Они не прячут свое лицо.

Человек со шпалой в петлице перелистывал страницы, а в памяти воскресли события далекого прошлого. Перед глазами возник залитый солнцем малолюдный вокзал. Молодой человек лет двадцати трех, в белой кепке, с чемоданчиком в руках, вышел из поезда на платформу. Посмотрел вокруг — с вокзала был виден весь Черногорск, катившийся зелеными бурунами к извилистой реке. На горизонте, за синей полоской виднелись густые леса. «Глухомань, — подумал он. — И какая здесь может быть работа!»

Юноша направился в областную прокуратуру. Небрежно положил на стол документы:

— Из Киева... Следователем сюда прислали.

Молодому юристу было действительно трудно проявить себя в Черногорске. После завершения коллективизации преступность в лесном крае резко уменьшилась. Работникам милиции больше приходилось разбираться в мелких и малоинтересных делах. То нужно было помирить соседей, поссорившихся из-за колодца, то установить, кто на религиозных праздниках вымазал дегтем ворота и ставни в домах красавиц-гордячек.

Работа больших усилий не требовала, да и удовлетворения приносила мало. Поэтому все чаще в голову молодому следователю закрадывалась мысль: а не податься ли из этих краев? Что пользы из того, когда хорошего вола запрягают в детский возок? Конечно, себя он считал настоящим волом, а порученные ему дела — крохотным возочком. Скоро, однако, представился случай убедиться, что он очень серьезно ошибался. В одно погожее летнее утро его вызвал к себе прокурор. Разговор был коротким. Старик невысокого роста с взлохмаченной седой бородой ходил мелкими шагами по комнате и сыпал скороговоркой:

 — Только что мне позвонили: в эту ночь на окраине города убит человек. Наш незаменимый криминалист Влас Никитович с неделю тому назад, как вам известно, поехал отдыхать в Сочи. Отзывать его считаю нецелесообразным. Вы же парень хваткий и по настоящему делу истосковались. Думаю, справитесь. Учтите, следствие усложняется тем, что всю сегодняшнюю ночь лютовала буря. Таким образом, никаких следов на месте убийства не осталось. Почему? Стечение обстоятельств или опыт преступника? Поразмыслите.

Старичок подал молодому юристу костлявую ладонь и занялся своими делами.

Вскоре юноша прибыл на место. Труп обнаружили за бывшим имением помещика Мюллера в густом, заброшенном парке, возле каменной могильной плиты с распятием. Убитый лежал на животе, раскинув руки. Толстые, покрытые густыми черными волосами пальцы мертвеца с отчаянием впились в разбухшую от дождя землю, словно неизвестный никак не хотел, чтобы его отрывали от этого места. Документов при нем не было.

Следователь окинул взглядом местность. Как и предполагал прокурор, следов никаких не обнаружил. Если же убийца и оставил что-нибудь после себя, то все было смыто дождевыми потоками. Предстояло отыскать другие детали, которые послужили бы ключом к раскрытию причин таинственной смерти.

В тот же вечер на первой странице ледериновой папки появилась надпись: «Дело об убийстве неизвестного гражданина...» А перед молодым следователем сразу возникли сотни вопросов: кто этот человек, как он очутился ночью в опустевшем парке, кто в городе знает его?..

Проходили дни, папка постепенно разбухала от показаний. Вскоре удалось установить, что потерпевший — сын бывшего эконома Мюллера, Михась Деркач, петлюровский вояка и проходимец. В свое время он служил в Державной варте[1] Скоропадского, прислуживал кайзеру, бежал с Украины вместе с пилсудчиками. Почему же он появился в родном городе, где многие знали его в лицо? Где находился раньше? Когда и к кому прибыл?

Полгода следователь тщательно распутывал дело, но так и не мог обосновать ни одну из своих версий. Тогда он написал на имя прокурора докладную записку, утверждая, что заклятый контрреволюционер убит кем-то из своих земляков, которым он насолил еще в годы гражданской войны. Исходя из этого, просил закрыть дело. Прокурор, ознакомившись с докладной, холодно буркнул: