Я посмотрел на него и пошел обратно к кровати, поднял бутылку, сделал огромный глоток, отдышался и сказал:

— Разбуди меня, когда он будет здесь. Я ни за что не пропущу это представление.

— Разбужу. Вы будете здесь, чтобы он видел, что это не ваша вина. Как любил говорить мой старик, если используешь кого-либо, а особенно того, кто тебе нравится, то ты должен проследить, чтобы они не получили больше причитающейся им доли вины. Вас просто перехитрили. Я хочу, чтобы он это понял. Тогда он не будет ничего иметь против вас.

Я не стал ему говорить, что я очень беспокоюсь — не за себя, а за него. Он и Мими были просто детьми, заблудившимися в лесу, и О'Дауда получит удовольствие от каждой минуты своего пребывания в этом доме.

Я спросил:

— Отто говорил тебе, почему он ушел от О'Дауды?

— Конечно. Он скопил кое-какой капиталец и решил вернуться к своему любимому делу.

— Как он его скопил?

Тони засмеялся и подмигнул мне.

— Никогда не спрашивал его. Как говорил мой отец, никогда не задавай вопросы, если ты знаешь, что тебе на них не ответят.

Он ушел, усмехаясь.

Я лег на кровать и стал смотреть в квадратик окошка. Через него были видны несколько звезд, а из сада доносились крики совы, предупреждающие полевок, что расслабляться им не следует. До Эвьена было не так далеко. Мими должна вернуться утром и с ней прибудет О'Дауда, один. Мими настоит на этом и О'Дауда согласится. Конечно, сначала он взорвется, станет давить, пугать ее полицией и так далее, но в итоге он поедет, один с деньгами, потому что ему нужен сверток и безо всякого вмешательства полиции. Вероятно, ему уже известно, что полиция, или Интерпол, тоже хочет заполучить этот сверток. Наджибу был нужен сверток, Интерполу нужен и О'Дауде. А что было нужно мне? Ну, должен сказать честно, мне он тоже был нужен. Сначала, чтобы удовлетворить мое любопытство и узнать, что в нем. После того как я это выясню, я смогу решить, что с ним делать. С точки зрения этики я, конечно, должен буду — если я его вообще получу — отдать его О'Дауде. Он меня нанял. Но он нанял меня только для того, чтобы я нашел машину, а не возвращал ему сверток. И опять-таки с этической точки зрения, прежде чем разрешать мне браться за дело, ему следовало бы просветить меня ради моей личной безопасности, а личная безопасность — это то, что я ценю превыше всего. Но в тот момент, отбросив все этические соображения, я был готов плыть по течению обстоятельств — у меня просто не было выбора — пока у меня опять появится возможность задавать темп.

Я погрузился в сон — глубокий и лишенный сновидений — а когда проснулся, обнаружил, что уже светло и что на моих плечах плотно сидит Тони и связывает мои руки у меня за спиной. Если бы я был одним из тех людей, кто просыпается быстро, со свежей головой и полной готовностью действовать, то я мог бы воспользоваться ситуацией. Но, по правде говоря, он связал меня, прежде чем я проснулся. Он слез с моих плеч, перевернул меня на спину, и я зевнул ему прямо в лицо. Через оконце в комнату падал солнечный свет и доносилось пение птиц.

Сияя, Тони сказал:

— Прекрасное утро. Выходите и я напою вас кофе.

Я сидел в кухонном кресле, а он поил меня кофе, держа чашку у моих губ, и делал это очень грамотно. Ему следовало бы пойти в няни.

— Подумал, что вам захочется присутствовать при прибытии вашего босса. Он увидит вас связанным и поймет, что вы не могли ничего сделать.

— Тебя радует встреча с ним? — спросил я.

— А почему бы нет? Он приедет один и у меня есть то, что ему нужно. — Он ткнул пистолетом в лежащий на столе сверток. — Что для него пять тысяч?

— Ты удивишься, но у него есть галерея таких, как ты. Я думаю, что некоторые попали туда за меньшую сумму.

— Галерея?

— Не обращай внимания. Просто он не любит, когда его принуждают отдавать деньги.

— А кто любит? Но это случается. Сидите здесь и не двигайтесь. Мне нужно кое-что сделать.

Он разогрел детское питание, накормил Габриэля, а затем поменял ему пеленки.

— Ты забыл про мытье, — сказал я.

— Мими сказала, что не нужно, из-за сыпи. Вся попка в прыщах. Только присыпка. Я уже делал это, прежде чем поменял пеленку.

Он положил Габриэля в кроватку. Я с интересом наблюдал за ним. Заметив, что я слежу за его движениями, он сказал:

— У Мими другая рука. У нее он засыпает сразу же, а у меня он всегда кричит минут пять. Пусть вас это не беспокоит.

Меня это не беспокоило. Габриэль кричал, а я сидел в кресле и смотрел на сверток, который я выудил из “Мерседеса”. Я уже сделал самое трудное и, похоже, вряд ли поимею с этого что-нибудь. Мне следовало бы отказаться от этой работы и поехать отдыхать. Конечно, тогда бы я не познакомился с Джулией. Но это не казалось мне большой потерей. Я зевнул. Да, мне нужен тоник, что-то, что взбодрит меня и снова отправит меня в путь, придаст моей походке упругость, а моим глазам — яркий блеск монет.

О'Дауда прибыл через три часа. Сначала послышался звук подъезжающей машины Мими. Тони пошел к двери и открыл ее. Со своего кресла я мог видеть двор. Мими поставила машину рядом с моей и пошла к дому. Ее рыжие волосы переливались на утреннем солнце, ее походка была пружинящей — в общем, полное согласие с миром. Когда она подошла к двери, где ее с пистолетом в руке встречал Тони, во двор въехал “Роллс” О'Дауды. За рулем был он сам.

— Он один? — спросил Тони.

— Да. Я все проверила, как ты мне сказал.

— Хорошая девочка. — Он провел рукой по ее спине и ущипнул ее за зад.

Она вошла, дружелюбно кивнула мне, подошла к кроватке и начала суетиться около ребенка.

— Как он себя вел? — спросил я.

— Очень вежливо и по-джентльменски. Никаких проблем.

Для меня это означало, что он припас проблемы на потом.

О'Дауда подошел к двери с небольшим дипломатом в одной руке. На нем был толстый твидовый костюм, в котором он казался еще больше, а на макушке — маленькая шапочка с козырьком. Он широко улыбнулся Тони, а затем, увидев меня, сказал:

— Итак, ты все же заварил кашу, парень. Кажется, я читал где-то в твоих проспектах, что никто не может перехитрить тебя. Да, ты обойдешься мне в пять тысяч долларов. Думаешь, я должен вычесть эту сумму из причитающихся ему денег?

Вопрос был адресован Тони.

Настроенный по-деловому, Тони сказал:

— Это вы сами решайте, но он сделал все, что мог. Повернитесь-ка, мистер О'Дауда, и поднимите руки.

О'Дауда выполнил все, что ему было сказано, и Тони сзади ощупал его одежду. Затем, удовлетворившись результатом, он попятился в дом, и О'Дауда вошел следом за ним.

О'Дауда осмотрелся и сказал:

— Приятное местечко. Можно дешево купить его и сделать из него что-нибудь.

Тони обошел стол, взял сверток и передал его Мими, ни на секунду не сводя с О'Дауды глаз. Ну, по крайней мере, это было что-то, но чтобы иметь дело с О'Даудой, ему понадобится гораздо больше, чем это. Ничто не могло убедить меня, что О'Дауда с готовностью и счастливой улыбкой на лице отдаст ему пять тысяч долларов.

— Ваш человек сделал все, что мог, мистер О'Дауда, — сказал Тони. — Помните это.

— Очень мило с твоей стороны напомнить об этом еще раз. Я уверен, что он сделал, все что мог. Но, черт возьми, смог он очень слабо, и это будет стоить мне пять тысяч долларов.

Он положил дипломат на стол и махнул своей толстой рукой в его сторону.

— Пересчитай, — сказал он, — а затем твоя жена передаст мне сверток и я уеду.

— Нет, — сказал Тони. — Вы сами откройте его. Я не хочу, чтобы из-под крышки что-нибудь прыгнуло мне в лицо.

— Он усмехнулся. — Мой старик был мастер на подобные сюрпризы, мистер О'Дауда.

— Ты совершенно прав, что осторожничаешь, парень. Скажу честно, если бы я мог тебя обставить, я бы сделал это. Но я знаю, когда мне стоит уступить. Мне слишком сильно нужен этот сверток, чтобы беспокоиться о каких-то нескольких тысячах долларов.

Он говорил слишком здраво. Я чувствовал, что он полностью контролирует себя и что за внешней мягкостью скрывается суровый, не терпящий никаких принуждений О'Дауда.