Истина факта может показаться почти незначительной перед истиной идей; однако, даже в порядке условного надо соблюдать степени, и существует способ рассматривать вещи, привязывая их к принципам, придающим им совершенно иное значение, чем то, которое они имеют сами по себе; того, что мы сказали о «традиционных науках», должно быть достаточно, чтобы это было понятно. Совсем нет необходимости заниматься вопросами хронологии, часто неразрешимыми, по крайней мере, обычными методами истории; но не безразлично знать, какие идеи принадлежат к традиционному учению, а также какой способ их представления имеет традиционный характер; мы полагаем, что больше нет необходимости останавливаться на этом после всех представленных нами размышлений. Во всяком случае, если истина факта, являющаяся вспомогательной, не должна заслонять собою истину идей, являющуюся существенной, то было бы ошибкой отказываться учитывать дополнительные преимущества, которые она может дать, и которыми, хотя они тоже случайны, как и она, все же не следует пренебрегать. Знать, что определенные идеи нам предоставляют восточные люди, тоже является истиной факта; но это не столь важно, как понимание этих идей и признание того, что они сами по себе истинны; и если они к нам пришли из другого места, то это не может быть причиной отказа от них «априори»; поскольку мы нигде на Западе не нашли эквивалента этим восточным идеям, то мы считаем, что это надо сказать. Конечно, можно было бы достичь легкого успеха, представляя некоторые концепции, как если бы они были целиком заново созданы, скрывая их реальное происхождение; но мы не принимаем такие подходы, более того, это привело бы, с нашей точки зрения, к лишению этих концепций их истинного значения и авторитета, так как в этом случае они сводятся к тому, что они предстают как «философия», тогда как на самом деле они являются совершенно иным; мы еще раз здесь касаемся вопроса об индивидуальном и универсальном, который лежит в основе всех различений этого рода. Останемся пока на почве случайного: решительно заявляя, что чистое интеллектуальное знание может быть получено только на Востоке, стремясь в то же время пробудить западную интеллектуальность, тем самым подготавливают сближение Востока и Запада единственно эффективным способом; и мы надеемся, что поймут, почему этой возможностью не следует пренебрегать, ведь к этому вело все то, что мы здесь сказали. Реставрация западной цивилизации может быть только случайностью, но, еще раз, является ли это основанием, чтобы полностью остаться к этому равнодушным, даже если являешься прежде всего метафизиком? К тому же, кроме собственного значения, которое эти вещи имеют в их относительном порядке, они могут быть средством реализации, уже не принадлежащей к области случайного и для всех, кто в этом прямо или косвенно в этом участвует, имеющей последствия, перед которыми все временное сотрется и исчезнет. Для этого есть множество причин; может быть мы остановились не на самых глубоких из них, потому что мы не могли в настоящее время помышлять об изложении метафизических теорий (и даже в некоторых случаях космологических, например, относящихся к «циклическим законам»), без которых полностью их нельзя понять; мы намереваемся это сделать в других исследованиях в свое время. Как мы сказали вначале, мы не можем объяснить все сразу; но мы ничего не утверждаем попусту, и по крайней мере за неимением других заслуг, никогда не говорим того, чего мы не знаем. Если же кто-то находит странным размышления, непривычные для него, то пусть лучше он потрудится более внимательно об этом подумать, и, возможно, он заметит, что эти размышления, далеко не поверхностные и не бесполезные, как раз являются одними из самых важных, или же то, что им кажется на первый взгляд посторонним для нашего предмета, напротив, относится к нему самым непосредственным образом. Существуют, на самом деле, вещи, связанные между собой совершенно иным образом, чем обычно думают, а истина имеет столько аспектов, что западные люди об этом даже и не подозревают; лучше показаться слишком скромным, выражая определенные вещи, чем дать повод предполагать слишком обширные возможности.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы могли бы к предшествующему изложению не добавлять заключения, от которого мы, кажется, освобождены достаточно ясным изложением; ничего другого мы сделать не можем, кроме как повторить, в более или менее краткой форме, некоторые размышления, уже развитые нами, мы достаточно останавливались на них, чтобы выявить всю их важность. Действительно, мы думаем, что достаточно ясно и насколько возможно эксплицитно показали, каковы главные предубеждения, в настоящее время отдаляющие Запад от Востока; и если они отдаляют его, то потому что противостоят истинной интеллектуальности, которую Восток сохранил в полноте, тогда как Запад дошел до того, что потерял о ней всякое понятие, пусть даже путаное и смутное. Те, кто это поймут, тем самым также поймут и «случайный» характер (во всех разнообразных смыслах этого слова) отклонения Запада по отношению к Востоку; сближение этих двух частей человечества и возвращение Запада к нормальной цивилизации, есть, в сущности, одно и то же, в этом и состоит наибольший интерес сближения, возможность которого для более или менее отдаленного будущего мы рассматривали. Нормальной цивилизацией мы называем такую, которая основывается на принципах в истинном смысле этого слова, где все упорядочено и иерархизировано в соответствии с принципами таким образом, что все там проявляется как приложение и продолжение чисто интеллектуальной или метафизической в своей сущности доктрины; именно это мы хотим сказать, когда говорим о традиционной цивилизации. Когда думают, что традиция может хоть в малейшей степени чинить препятствия мышлению или ограничивать его, удерживая от заблуждений, то с этим мы никак не можем согласиться; можно ли говорить, что исключение ошибки было бы ограничением истины? Отбросить невозможное, являющееся чистым небытием, вовсе не означает внести ограничения в тотальную и универсальную возможность, необходимо бесконечную; ошибка тоже есть только отрицание, «недостаток» в аристотелевском значении этого слова; в ней, в той мере, в какой она ошибка (ибо там могут находится частички непонятой истины), нет ничего позитивного, вот почему ее можно исключить безо всяких доводов со стороны систематического ума. Традиция, напротив, допускает все аспекты истины; она не противостоит никакому законному приложению; она допускает, для тех, кто ее понимает, гораздо более обширные концепции, чем все мечтания философов, считающиеся самыми дерзкими, но одновременно гораздо более обоснованные и значительные; наконец, она открывает перед интеллектом, как сама истина, неограниченные возможности.

Из всего этого непосредственно следуют черты метафизического познания, единственного абсолютно неограниченного, потому что оно принадлежит к универсальному порядку; представляется уместным вернуться здесь к вопросу, который мы уже рассматривали в другом месте, об отношении метафизики и логики[37]. Последняя, относящаяся к условиям, свойственным человеческому рассудку, является случайной вещью; она принадлежит к индивидуальному и рациональному порядку, и то, что называется ее принципами, является принципами только в относительном смысле; мы хотим сказать, что они могут быть только приложением и спецификацией истинных принципов к определенной области, так же как и математические принципы и всякой другой частной науки. Таким образом, метафизика доминирует над логикой, как и надо всем остальным; не признавать этого означает переворачивать иерархические отношения, присущие природе вещей; но каким бы очевидным нам это ни казалось, мы должны констатировать, что есть нечто, что наших современников в этом удивляет. Они полностью игнорируют то, что принадлежит к метафизическому и «сверхиндивидуальному» порядку; они знают лишь вещи, принадлежащие к рациональному порядку, включая «псевдометафизику» современных философов; и в этом рациональном порядке логика, действительно, занимает первый ранг, все остальное ей подчинено. Но истинная метафизика не может быть зависимой ни от логики, ни от любой другой науки; ошибка тех, кто думает противоположное, происходит оттого, что они представляют себе познание только в области разума и не имеют ни малейшего подозрения о том, что такое чистое интеллектуальное познание. Мы это уже говорили; и еще мы должны отметить, что следует различать постижение метафизических истин, которые сами по себе ускользают от всяких индивидуальных ограничений, и их сформулированное выражение, которое, насколько оно вообще возможно, может состоять только в переводе в дискурсивный и рациональный модус; следовательно, если это представление принимает форму рассуждения, логическую и даже диалектическую видимость, то потому, что без этого ничего нельзя было бы сказать, ведь такова конституция человеческого языка; но это только лишь внешняя форма, ни в малейшей степени не задевающая истин, о которых идет речь, потому что они по своей сути выше разума. С другой стороны есть два очень разных способа рассматривать логику: есть западный способ, состоящий в ее рассмотрении философским образом и в усилиях связать ее с какой-нибудь систематической концепцией; и есть восточный способ, когда логика конституируется как «традиционная наука» и связывается с метафизическими принципами, что придает ей, как и другим наукам, несравнимо большее значение. Разумеется, может оказаться, что результаты во многих случаях будут представляться практически теми же самыми, но различие двух точек зрения от этого вовсе не уменьшится; этого нельзя оспаривать, как нельзя заключить из сходства действий различных индивидов, что они совершались с одними и теми же намерениями. Вот к чему мы хотим придти: логика сама по себе не является чем–то таким, что специально представляет «философский» характер, потому что она существует и там, где нет очень особого способа мышления, коему только и подходит это наименование; если метафизические истины могут облекаться в логическую форму (до определенной степени и всегда с той оговоркой, что они содержат невыразимое), то пригодна для этого только традиционная логика, а не философская; да и как может быть иначе, если философия стала такой, что может продолжать существовать лишь при условии отрицания истинной метафизики? Из этого объяснения видно, как мы понимаем логику, если мы используем некоторую диалектику, без чего невозможно было бы вообще ни о чем говорить, то не следует упрекать нас в противоречии, так как вовсе не в этом, по нашему мнению, заключается дело философии. Наконец, даже когда речь специально идет об опровержении концепций философов, можно быть уверенным в том, что мы умеем всегда сохранять необходимую дистанцию посредством различия точек зрения: мы не располагаемся на одной территории с теми, кто критикует или сражается с одной философией от имени другой философии; мы говорим это потому, что традиционные доктрины нам позволяют понять абсурдность и тщетность некоторых теорий, и если мы неизбежно туда привносим какую-то незавершенность (что следует вменять нам самим), то характер этих доктрин таков, что он нам запрещает всякий компромисс. Общего с философами мы имеем только диалектику; но для нас она только инструмент, служащий принципам, игнорируемым ими; само это сходство является, таким образом, совершенно внешним и поверхностным, как и то сходство, которое можно иногда констатировать между результатами современной науки, с одной стороны, и результатами «традиционных наук», с другой. Говоря по правде, мы даже не обращаемся при этом к методам философов, так как то, что есть в этих методах значимого, не принадлежит им, но представляет собою просто нечто, являющееся общим достоянием всех людей, даже тех, кто больше всего удален от философской точки зрения; философская логика есть только сокращение традиционной логики, обладающей приоритетом над первой. И если мы настаиваем на этом различении, представляющимся нам существенным, то не для своего личного удовольствия, а потому что важно утверждать трансцендентный характер чистой метафизики, а все то, что из нее исходит, даже вторичным образом и в случайном порядке, становится причастным этому характеру, который есть, фактически, нечто совершенно иное, нежели чисто «профанное» познание западного мира. Этот род познания и его отличие от других характеризуется не только своим предметом, но прежде всего, тем способом, которым этот предмет рассматривается; вот почему вопросы, которые по своей природе могут иметь определенное метафизическое значение, полностью его теряют, когда они оказываются внедренными в философскую систему. Но различение метафизики и философии, которое при всем том является фундаментальным и которое никогда не следует забывать, если хотят понять что-либо в учениях Востока (поскольку без этого нельзя обойтись из-за опасности ложных уподоблений), является настолько для западных людей необыкновенным, что многим не удается его схватить: так мы были удивлены встречать то тут, то там утверждение, что мы говорили о «индуистской философии», когда мы старались показать, что то, что существует в Индии, есть нечто совершенно иное, нежели философия! Может быть, то же самое будет и относительно того, что мы только что сказали о логике, и несмотря на все наши предосторожности, мы не слишком удивимся, если в определенной среде нас будут упрекать в том, что мы «философствуем» против философии, тогда как, в действительности, мы заняты совсем другим. Если мы, например, представим математическую теорию и если кто-нибудь захочет назвать ее «физикой», то у нас, конечно, не будет никаких средств помешать этому, но все те, кто знает значение слов, будут знать, о чем они должны в этом случае думать; хотя здесь речь идет о менее употребляемых понятиях, но недоразумения, которые мы хотим предупредить, сравнимы с этим. Если кто-то пытается сформулировать какую-то критику, основанную на подобной путанице, то мы предупреждаем, что это приведет к ошибке, и если нам удастся таким образом освободить их от некоторых ошибок, то мы будем очень счастливы; но мы ничего большего сделать не можем, так как не в нашей власти, как, впрочем, и ни в чьей-либо еще, дать понимание тем, кто сам для этого не имеет средств. Таким образом, если, несмотря ни на что, все равно возникает плохо обоснованная критика, то у нас есть право ее не учитывать; напротив, если мы замечаем, что определенные различения мы еще не отметили с достаточной четкостью, то мы к ним возвращаемся до тех пор, пока двусмысленность станет невозможной или, по крайней мере, она может тогда быть приписана уже только неисцелимому ослеплению или очевидной недобросовестности.