— Ниже, чем мы! — заорал Уэндл.

— И фактически динозавры — это доминирующий вид, хотя по численности нас и меньше.

Я щелкнул зубами. Это сложно сделать, когда у тебя зубищи острые как ножи, но я выучился после долгих лет практики.

— Насколько я понял, к людям у вас никакой любви не осталось.

— А с чего нам их любить? — спросил Базз. Обычный дружелюбный тон заметно испарился из его голоса. Он говорил по-деловому. — Они нас угнетают. И это из-за них мы не можем осознать, кто мы на самом деле.

— Это отвратительные создания, — встрял Уэндл. — И их нужно остановить.

Базз сурово посмотрел на брата, и тот сразу же опустил глаза.

— Иногда он слишком далеко заходит, — сказал Базз. — Мой брат очень легко впадает в раж.

Я хотел было продолжить, чтобы Уэндл и дальше развил свою мысль, но тут сквозь трещины на стенах и потолке до меня долетел знакомый характерный аромат. Голова тут же поплыла в полуметре от тела, а ноздри заполнились смесью из трав и специй. Аромат заплывал ко мне в нос, струился в горло, практически лишая меня возможности дышать.

— Что это? — спросил Эрни, положив мне руки на плечи. — С тобой все в порядке, малыш?

— Да, — удалось выдавить мне. — Это… это…

— Ты становишься каким-то багровым…

— Это…

Тут дверь распахнулась от легкого ветерка, словно она была сделана из тоненькой фанеры. Внезапно аромат исчез, я не мог уловить его, словно это был лишь плод моего воображения. Мои легкие снова наполнились воздухом, сердце стало нормально биться, хотя и чуть быстрее обычного, и я ощутил прилив адреналина, поскольку в дверях стояло удивительное создание.

— Добрый вечер, — прошептала Цирцея. Ее дыхание щекотало мои уши даже на расстоянии трех метров. — Я хочу показать кое-что вам двоим.

14

Всего лишь какая-то конюшня и больше ничего. Ну, понимаете, конюшни — это замечательно, но когда Цирцея сказала, что хочет кое-что показать нам, то я надеялся на что-то более… эротичное. А конюшня, если мы не говорим о некоторых человеческих извращениях, это не самое приятное место для секса. Кроме того, прогрессисты уже меня удивляли, и, возможно, в этой конюшне полным ходом идет развеселая вечеринка. Этим можно было бы объяснить непонятную тягу людей к жизненному укладу амишей.[18]

Но пока что мы стояли снаружи высокого деревянного строения, и я не совсем понимал, что мы здесь делаем, поэтому выразил свое неудовольствие, проворчав: «Немного холодновато, чтобы ходить и рассматривать всякие идиотские конюшни».

Несмотря на теплый гавайский климат, температура воздуха неизменно падала с тех пор, как мы начали взбираться на холм. А свежий ветер на его вершине превращал воздух в ледяные иголочки, от которых мои мышцы под обнаженной кожей слегка сводило судорогой. Если не учитывать нескольких видов мутантов, которые процветали и во время первого Ледникового периода (довольно мрачное времечко, насколько я понял), мы, динозавры, созданы для более умеренного климата. Лишь некоторые из нас могут жить к северу от Буффало.

— Благодаря «идиотской конюшне», как ты выразился, мы управляем этой территорией, — сказала Цирцея. — И другими объектами по всему миру. Пойдемте, взглянем.

Мы прошли через стальную защитную дверь, которая открылась только после того, как Цирцея вставила свой пальчик в отверстие, подозрительно напоминающее тот фальшивый родограф на Голливудском бульваре. Я бы тоже попробовал просунуть туда палец, только чтобы проверить, почувствую ли тот же холодок, что и в родографе, но охранник бросил на меня недобрый взгляд, а мне очень хотелось покинуть Гавайские острова со всеми целыми конечностями.

— Это меры безопасности, — объяснила Цирцея, а я глуповато улыбнулся, словно понимаю, о чем это она. Ради всего святого, это же всего лишь конюшня! С каких это пор лошади у нас являются секретным объектом?

Ага, полагаю, с тех пор как стали оснащать свои стойла самым современным лабораторным оборудованием. Целая толпа динозавров — все без масок, обезумевшие, потные и дурно пахнущие — склонились к своим рабочим столам, с каким-то бешеным рвением применяя свои знания к тому, что тут, черт побери, происходит. Внутренние стены этой замечательной сельскохозяйственной постройки были обшиты металлическими пластинами, как минимум, сантиметров семь толщиной. Единственным источником света были шесть массивных галогеновых ламп, свисающих с потолка.

В центре этого великолепия возвышался конечный продукт всеобщей суеты, так сказать raison d'etre.[19] Мне потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к яркому свету, но как только это случилось, я сфокусировал свой взгляд на самом огромном скелете динозавра из всех мною виденных.

Разумеется, я и раньше видел ископаемые останки, например, в Музее Естественной истории в Лос-Анджелесе есть на что посмотреть, но все они были намного меньше, не настолько хорошо сохранились и принадлежали к более распространенным видам динозавров, чем это уникальное создание. Скелет перед нами был, как минимум, двадцать пять метров в длину, шириной как двухэтажный автобус и в высоту как калифорнийская пальма. Он стоял на всех своих четырех, как древний бронтозавр, но вокруг огромных толстых ножищ обвивался длинный хвост с шипами. Изо рта торчали зубы, как сабли на витрине с оружием, плотными рядами прикрывая приплюснутую голову на тонкой длинной шее, переходящей в мощную грудную клетку.

Белоснежные кости, чуть ли не метр в диаметре каждая, были скреплены друг с другом большими комками гипсовой смеси. К главным стыкам подходили стойки, приваренные к основанию под гигантом. Кроме того, всю конструкцию поддерживали тонкие тросы, обернутые вокруг конечностей и позвоночника, а другим концом прикрепленные к потолку. Это была гигантская марионетка какого-то давно забытого предка, и хотя я был слегка ошеломлен его присутствием, но не мог придумать для этого чудища более подходящего места, чем в компании прогрессистов.

— Ч-ч-что это?

— Это Фрееанх, — ответила Цирцея, выговорив странное имечко не хуже других, — но мы в основном называем его Фрэнком.

— И что вы, черт возьми, делаете со старичком? — спросил я, а потом уточнил: — С предком.

— Мы его создаем. На самом деле он не такой уж старый. И не по-настоящему мертвый.

— Не по-настоящему мертвый? — переспросил я, не уверенный, на каком именно основании кого-то можно причислить к «по-настоящему мертвым». — А по мне, так он уже дуба дал.

— В этом и заключается наша идея. Именно в этом. Вот, посмотрите.

Мы прошли за нашей хозяйкой через всю конюшню, петляя вокруг прогрессистов, склонившихся над своими столами, мимо кучи разных чертежей. Тут путь нам преградили двухсотлитровые баки, наполненные странной белой пузырящейся жидкостью, и Цирцея предупредила, чтобы мы обходили их аккуратно.

Мы оказались у подножия гигантского скелета, рядом с ним мы были словно муравьишки, залезшие в тарелку великана. И, только стоя в тени этого голиафа, я вдруг с ужасом понял, что даже если бы я каким-то образом смог перенестись во времени в юрский период, то меня бы в ту же секунду или съели бы, или раздавили бы, что и мокрого места не осталось бы. С острыми когтями и хитростью далеко не уйдешь, если на другой чаше весов двадцать тонн чистого веса.

Я не мог узнать, чей же это скелет, но полагаю, это скорее связано с той точкой, откуда мне открывался обзор, — я смотрел прямо в ноздри чудовища, — а не с тем, что я плохо разбираюсь в скелетах предков. Тем не менее я рискнул высказать догадку:

— Бронтозавр? Триасовый период?

— Нет и еще раз нет, хотя ты герой, раз попытался угадать. Но больше этого делать не стоит, все равно ошибешься.

— Почему это?

— Поскольку перед нами ни один из тех видов, что погибли во время падения метеоритов, ни из тех, кому удалось выжить. Это совершенно новый вид динозавра, Винсент, и я горжусь тем, что сама его спроектировала.