Изменить стиль страницы

Ю. Борщевский

О том, как была сочинена эта книга, которая для разума благодатна, как дождливая весна для базиликов

Да будет известно возвышенным мужам, садовникам в саду наук, знаний и слова, что однажды в пору наслаждений и веселия, радостей и утех, когда цветы на земле, подобные звездам на небе, от щедрости творца зеленели, словно небесный свод, когда лужайки обилием роз вызывали зависть Плеяд, я по просьбе своих друзей отправился в степь и увидел, как туча-кравчий по обычаю благородных людей напоила зеленых обитателей земли влагой. А скромница-земля, будто опьяневшая от воды, стала показывать то, что таилось внутри, как это обычно бывает с людьми нежной натуры. Весна-художник разукрасила ветви, талантливый живописец убрал цветники разнообразными узорами, утренний ветерок, подобно машшате, нарядил невест в садах, деревья на лугах испили ночной росы, весенний ветер напоил розы мускусным ароматом, девицы-травы своей чудной красой затмили красавиц Халлуха и Наушада. Среди зеленых лужаек река казалась Млечным Путем, красильщик-весна покрасила гиацинты, тюльпаны и розы в садах киноварью, пташки над изумрудной равниной заливались, словно ученики, нараспев повторяющие свой урок. Соловей, узрев в саду пурпурную одежду розы, запел на тысячу ладов, а кравчий-время щедро разливал вино в погребке весны. От дуновения ветерка молодая трава колыхалась словно волнующееся море, лепестки базиликов и гиацинтов наполнились мускусным ароматом, уста газелей покраснели от лепестков аргувана, а лепестки тюльпанов заалели, будто коралл или клюв попугая.

Прелесть весенней зелени, сладостные голоса птиц, хмельные воды ручьев, смеющиеся голоса куропаток, пляски газелей с лиловыми копытцами, павлины, блистающие пестрыми хвостами, — все это оказало на меня такое впечатление, что мое сердце, сжавшееся, словно бутон, вдруг расцвело, как роза, и чаша желания переполнилась вином наслаждения. Все сердца были пленены теми райскими розовыми лужайками, и завязалась непринужденная беседа, натянутость, сковывающая обычно людей незнакомых, прошла. Одних моих спутников — поклонников красоты и трелей соловья, пленил аромат роз и гиацинтов. Они то пили упоительный напиток из чаши тюльпана, то наслаждались ланитами жасминов и роз. А другие, которые стремились к познанию смысла жизни, увидев совершенство природы, признали мастерство художника-творца и стали вкушать нектар божественной истины. Подобно суфиям, от трелей певцов лужаек они стали плясать в экстазе [4]. Словом, каждый в меру своей природы был пьян от созерцания красоты тех невест, взращенных весною в неге. Все слушали упоительные мелодии и трели, отринув от себя заботы. Когда кипарисы и лилии пришли в такой восторг, что готовы были бросать вверх шапки, к нам подошел грациозной и легкой походкой, мерно покачиваясь, один юный и прекрасный брахман. Пред алтарем его бровей преклоняли колени кумиры, аскеты готовы были повязать его благоухающие кудри вместо зуннара, в розы его ланит были влюблены ивы с лужайки, лилии всеми десятью языками своими пели славу его локонам, вокруг алых щек его змеями вились кудри, от зависти к ясной луне его лика солнце в изнеможении клонилось к земле, его прекрасные персты, даже окрашенные хной, казались белоснежной рукой Мусы, жемчужные зубы его в рубиновых устах казались Плеядами на утренней заре, а алмаз от зависти к ним терял блеск, чело было озарено светом разума, и лицо излучало мудрость, словно солнце, стан был подобен стройному побегу, а лик его напоминал полную луну, омытую в водах семи ручьев. Легкой походкой он напоминал горную куропатку; распрямляясь, он затмевал кипарис на лужайке.

Он подсел к нам, и мы все вскрикнули от изумления. Мои друзья, поглощенные созерцанием роз и базиликов, разом побросали кисти, которыми они рисовали стройных красавиц лужайки, и обратили взоры к этому юному побегу в саду любви, и окружили его, словно ореол месяц. А прекрасный и стройный юноша открыл рот, подобный источнику живой воды, и осыпал собеседников жемчужинами глубокомыслия, — то есть по обычаю мудрецов и тех, кто познал тайны, стал говорить приятные слова. Он начал свою речь так:

— Восхищаться ароматом роз и базиликов, наслаждаться внешней красотой — все это не в обычаях мудрецов, ибо роза не цветет больше недели, красота щек и иная бренная краса подвластна времени. Не подобает разумным мужам отдавать сердце тому, кто непостоянен, и уповать на свидание с тем, что преходяще, ибо такое поведение нельзя назвать похвальным.

Затем он рассказал эту удивительную повесть, это подобное саду повествование, в котором цветут розы глубоких мыслей, рассыпая слова, будто рубины из рудника, и заключил:

— На свете не может быть книги-сада пленительнее и прекраснее, чем кущи этого индийского алоэ, сожженного на огне персидского языка, дабы он источал аромат глубоких мыслей и аромат этот распространился в обществе любителей слова. И нет сомнения в том, что десница осени никогда не повредит этому цветнику глубоких мыслей, а губительный самум пустыни не достигнет этой лужайки.

Когда эти мудрые слова осели в моем сознании, когда эти сладостные речи запечатлелись на скрижали сердца, то я, нижайший раб Инаятуллах, который всего лишь собирает колосья на гумне мастеров слова [5], подбирает остатки с пиршественного стола разума и получает дары за службу мужам науки, по совету того сияющего ясного месяца высыпал из полы сорванные розы и приступил к украшению лужаек в цветнике знания. Красочность выражений и изящность оборотов я заимствовал у розоподобных щек и стройного стана того прекрасного и статного кумира. Ясность мыслей и соразмерность метафор я взял взаймы у его сладостных уст и совершенного тела. Словно машшате, я завил волшебные кудри своих слов и заставил их красоваться перед моими друзьями. И поскольку тюльпаны и столистники мыслей и розы изложения расцвели на лужайке в пленительном и прелестном саду, то я назвал книгу «Бехаре данеш» («Храм познания»), так как это — радующий душу сад и утоляющий духовную жажду родник. Каждая страница ее — лужайка цветника, где в любом уголке распускаются розы глубоких мыслей. Каждая фраза этой книги — розарий, в тени кустов которого покоятся красавицы-слова под благоухающими покрывалами. Когда обладатели совершенного разума и благословенные мужи, искатели истины, взращенные на справедливости и наделенные Аллахом способностью познавать сущность вещей, ступят в этот цветник глубоких мыслей, когда их сердца насладятся лицезрением этих дев — слов, то я надеюсь, что они не будут придираться к недостаткам и обратят внимание на достоинства книги. Если же иногда и заметят ошибку или погрешность, то пусть исправят ее сообразно со своей благородной натурой. И пусть они не порицают меня, подобно низким глупцам и мерзким дуракам, и не нападают на меня, словно барс на серну, пусть они не придираются ко мне. Ведь всем известно, что художник, природа которого соответствует словам: «Человек создан слабым» [6], не в состоянии создать изображение без изъянов при помощи калама — обрезка тростника. Ведь слуги, убирающие стол и скатерть слов и знания, хорошо знают, сколько нужно выстрадать душе и уму, чтобы придать словам соразмерность и смысл. Пока мастер слова не ударит сто раз секирой мысли по сердцу, пока он не просверлит свою печень насквозь алмазом мысли, он не извлечет слово-рубин, которое могло бы понравиться тем, кто любит замысловатое и понимает глубокое. Пока тысячу раз не нырнешь в безбрежное море мысли, в руки не попадет царственный жемчуг, достойный похвалы тех, кто украшает трон разума. Хотя несколько черепков, которые предлагаю я, нахлебник мужей учености и совершенства, недостойны внимания и стольких разглагольствований, тем не менее я дрожу как осиновый лист перед теми, кто враждебен мне и не знает справедливости, кто по бесталанности сделал занятием своим порицание, хотя сам не может отличить игольное ушко от Тира, а Тир — от Утарида [7]. Поэтому я прибегаю к защите и покровительству тех, кто справедлив, кто способен отличать дурное от хорошего, кто измерил шагами мысли долы и высоты разума и изведал глубокие размышления. В предисловии же я решил высказать свою просьбу, исправить замеченные погрешности. Уповаю, что в силу своего благородства и великодушия читатели соизволят обратить на это свое внимание и запомнят вступление, в котором выражена конечная цель книги.

вернуться

[4]. «Стали плясать в экстазе» — последователи ряда суфийских (мистико-пантеистических) сект в процессе своего «общения» с богом устраивали радения с пением молитв и экстатическими плясками.

вернуться

[5]«Собирает колосья на гумне мастеров слова», т. е. ученичествует, довольствуется скромным подражанием. Широко распространенное в персидской литературе уподобление, основано на том, что колоски на чужой ниве, остатки собирали бедняки, люди неимущие и ничтожные.

вернуться

[6] Коран, IV, 32.

вернуться

[7] Тир — название планеты Меркурий по-персидски, Утарид — по-арабски. Автор хочет сказать, что его могут порицать только те, кто не разбирается в элементарных вопросах, не знает даже, что одна и та же планета имеет два названия.