- К его подушке явился ангел с огненным мечом? - желчно поинтересовался Птицын.

- Не совсем. Бень вышел в степь... Ночью... Звездное небо. "Звездам числа нет, бездне - дна". Опустился на колени. Одним словом, познал Бога. Потом написал стихотворение. Необыкновенно торжественное... Я бы сказал: благоговейное. Мне запомнилась одна рифма: незнанье - мирозданье...

- Богатая рифма! - согласился Птицын и уточнил: - Кстати, он был один... там... в степи?

- С Машей Архангельской!

- Вот как! Здорово! А она тоже опустилась с ним рядом... на колени?

- Нет, он просил ее подождать на дороге... минуточку... Правда, потом она тоже уверовала... позже...

- Бень знает женщин! Изощренная еврейская хитрость! Действует безотказно, как импортный пылесос... Особенно в стадии ухаживания...

- Не любишь ты людей, Птицын! - укоризненно покачал головой Кукес и пожевал губами. - Беню тоже не так уж легко живется. Когда он выпустил эту газету... атеистическую... После того как на Пасху его поймали в церкви... в Хамовниках... Виленкин его заставил... Маша Архангельская месяц с ним не разговаривала. Говорят, она даже в метро ему кричала: "Бень, ты отрекся от Бога. Оставь меня в покое!" А Бень, бедняга, чуть ли не на коленях ползал, вымаливал у нее прощения.

- Вот они - христиане! - посмеялся Птицын. - Так ему и надо.

- Не все же такие сильные, как ты... Людей надо прощать, быть к ним снисходительными...

- Не знаю... не знаю... Меня никто не прощает! - с горечью заметил Птицын. - Во всяком случае, сейчас-то они поладили: Бень стал Архангельским!

- Да, - заметил Кукес, теребя ус. - Теперь никто не скажет, что Жора Бень - еврей. Архангельский, Богоявленский, Богословский - это фамилии церковнослужителей: дьяконов, архидьяконов, протоиереев.

- Как ты встретил Новый год? - вдруг спросил Птицын.

Кукес бросил сигарету:

- Как всегда... в "Мытищах". Вероника сделала форшмак, а тетя Роза - фаршированную рыбу. Ксюша им помогала. Лёва нарядился Дедом Морозом и вручал подарки. Папа сделал фотогазету прошлогодних снимков "Кукесы в 1981-м". В общем, скучно...

- А я встречал Новый год один... в Ивантеевке.

- Ну да? Было весело?

- Хохотал всю ночь.

- Тогда мог бы ко мне заглянуть... От Ивантеевки до Мытищ пять остановок, двадцать минут езды...

- Ты меня не приглашал...

- Виноват. Каюсь...

- И, кроме того, - закончил Птицын,- 1-го приехал Лунин, а 2-го - Верстовская с Лянечкой.

- И что же было?

- Идиотизм!

Птицын по дороге до "Фрунзенской", а потом в метро рассказывал Кукесу об этом рандеву. Они остановились на "Таганке", между двумя линиями, и Птицын все продолжал говорить. Кукес пощипывал усики, жевал губами, глядел в дальнюю даль своими выпуклыми глазами, временами посмеивался, наконец, выдал свой вердикт:

- Вам нужно было поменяться. Тебе домогаться Лянечки, а Лунину приставать к Верстовской. Вы бы смешали им карты. Зря вы не договорились...

Птицын так был поражен замечанием Кукеса, что буквально проглотил язык. В Кукесе, бесспорно, таилась гениальность. Птицыну оставалось только восхититься фантазией Кукеса, точно произведением искусства.

- Ну а Джозеф? - после длинной паузы спросил Птицын.

- Что Джозеф? - не понял Кукес.

- Его роль какова? Зачем ему понадобилось встречаться с Верстовской, давать свой телефон? Кто из них врет, наконец? А эта женитьба на Гершкович? Блеф? Или на самом деле? А? Что за партию он ведет?

- Всё тебе объясни... растолкуй... Ты слишком много хочешь знать! - назидательно заметил Кукес. - "Во многой мудрости много печали", как сказал Экклезиаст. Всегда в жизни должна оставаться тайна. Жизнь ведь тебе не детектив. Джозеф всегда ведет свою партию. Он не человек оркестра. В "Кузьминках" на своем дне рождения... он пригласил нас с Ксюшей... Джозеф предлагал мне "поменяться дамами".

- Ну а ты?

- Я замял это дело...

- А Лянечка знала?

- Думаю, да... Она поглядывала на меня лукаво, косила глазом... ободряюще...

- Вот гадость! - с досадой пробормотал Птицын и как-то сник.

- Ты все-таки неисправимый моралист... кантианец... Молодец, Арсений! - Кукес мягко похлопал Птицына по плечу. - Живешь идеей долга, чувством морально-нравственной ответственности... Это не современно...

- К чёртовой матери современность! - в сердцах выпалил Птицын. - Слушай, Лёня, ты не хочешь выпить чаю? Поехали ко мне? До "Текстильщиков" 10 минут. Отпразднуем твой экзамен по старославянскому и мой побег на свободу...от КГБ? А? Как тебе?

- Почему бы нет? - кивнул Кукес. - Я, правда, обещал позвонить Ксюше...

- Позвонишь от меня. Она уж наверняка места себе не находит. Порадуешь ее. Только не говори, что утопил конспекты... Скажи лучше: оставил на парапете.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Курс молодого бойца

ГЛАВА 1.

СОТРЯСЕНИЕ МОЗГА.

1.

Лужица крови на снегу. Чистый белый снег измаран этой кровью. Птицын метнулся вправо на другую дорожку, чтобы избавиться от этой картины - снег с кровью. У кого-то шла носом кровь. Но на дорожке рядом Птицын через каждые полметра находил капли крови. Она капала, меньше, реже, но шла. Полметра превратились в два метра, потом в десяток. Птицын не хотел и все-таки выискивал, замечал едва заметные капли по краю дороги. Лучше бы грязь, черная грязь на снегу, чем эти ядовитые, отвратительные вкрапления. Эта кровь преследовала его от дома до самого метро.

Птицын уже несколько недель чувствовал, как вокруг него сжимается пространство. Надвигалась тьма. Медленно, но неотвратимо. Воздух казался Птицыну вязким и тягучим, точно сгущенное молоко. Люди кругом передвигались с мучительными усилиями и в раскоряку, как будто в воде или во время замедленной съемки. Не было сил разорвать руками эту плотную завесу из разреженного воздуха...

Пора! Время против него! Это-то Птицын понимал... Но малодушно, со дня на день откладывал, да еще сам себя утешал: ну, еще немножечко. Вот и повестка из военкомата: явиться к 9 утра в комнату N 13 к капитану Синичкину по поводу прохождения воинской службы на основании Закона о воинской обязанности и Священного долга и прочая, и прочая... Ахинея. Завтра он должен был предстать во плоти перед очами призывной медицинской комиссии. Совсем недавно с их курса уже забрали Эдика Дзержинского, не дали даже институт закончить, отправили в Афганистан, сволочи. Не хватает им пушечного мяса! У Дзержинского был критический возраст: 27. Его вызвали и припугнули: попробуешь спрятаться - посадим.

Сегодняшний день Птицын наметил как крайний срок. Кровь из носу он должен был залечь в больницу с сотрясением мозга. Вернувшись из института, Арсений быстро прошел на кухню (родители и бабушка, слава Богу, сидели по комнатам), выхватил из мойки половник, заперся в ванной. Из зеркала на него смотрели беспомощные глаза, а между сдвинутыми бровями пролегли две складки. Птицын левой рукой приподнял чуб со лба, правой размахнулся и с силой шарахнул себя в лоб половником. У-у-ух! Чертовская боль! Над правой бровью, у виска, образовалось красное пятно. Птицын осторожно, мелкими движениями кисти стал набивать половником синяк, стремясь максимально расширить красное пятно. Оно увеличивалось, но как-то медленно, нехотя. Птицын удвоил усилия. Если поначалу он бил ласково, щадяще, то теперь разозлился на это чертово красное пятно, не желающее превращаться в полноценный синяк, и потому колотил себя по лбу с ненавистью. Боль росла, а синяк нет.

Тут Птицына осенило: лед, ведь он шершавый! Значит, если ты поскальзываешься, должен проехаться по нему лбом. Стало быть, синяк должен быть испещрен сквозными царапинами.

Птицын выглянул из ванной: по-прежнему на кухне было пусто. Он схватил нож и опять закрылся в ванной. Включил воду. Сейчас нужно было аккуратно прочертить параллельные полосы на всем протяжении синяка. Птицын оттянул кожу от виска к переносице, закрыл правый глаз, а левым наблюдал в зеркало за результатом. Лицо у него было хлопотливое и сморщенное. Острием ножа он легонько провел по синяку. Неприятно! К тому же еще, чего доброго, ткнешь себе в глаз ножом, и останешься без глаза. Птицын взялся за лезвие ножа. Это было все равно, что проводить вилкой по желе. Царапина чуть-чуть набухала, жалкая капля крови вылезала из нее и тут же сворачивалась. Опять красное пятно оказывалось таким же однородным и не эффектным. Птицын выругался, схватил папины бритвенные лезвия с полки над зеркалом. Снова он оттягивал кожу и полосовал пятно бритвой - быстрыми, резкими движениями. Мертвому припарки! То, что выходило, никак не соответствовало идеалу. Птицын был страшно недоволен. Впрочем, так как по легенде он упал сегодня утром, кровь на синяке к этому времени должна была засохнуть. Но вот чего он боялся, так это того, что минут через десять этот проклятый синяк вообще сам собой заживет. Он на глазах скукоживался и исчезал.