- Как вас зовут, если не секрет?
- Анжелика!
- Красивое имя. Маркиза ангелов?
- Да, как в кино...
- У вас грустное лицо.
- У меня сегодня день рождения.
- Поздравляю!
Голос у нее мелодичный. И вся она какая-то гибкая, юная.
- Я не люблю своё день рожденье.
- Честно сказать, я тоже. Знаете, в Океании, когда человек рождается, все плачут, а когда умирает - смеются, поют песни, радуются, одним словом. Хороший обычай.
Соло-гитарист грустно прогнусавил надтреснутым тенорком последние слова: "Была тебе любимая... А стала мне жена".
Птицын подвел личико к креслу, поблагодарил.
- Не хотите еще потанцевать?
- Извините, меня ждет друг, - сказало личико, кивнуло угрюмому двухметровому громиле, который смерил Птицына тупым, суровым взглядом. Потом личико властно взяло громилу под руку, точно свою собственность, и удалилось с лукавой усмешкой.
Еще танцуя с личиком, Птицын искоса наблюдал за парой "брюнетка-блондинка", ретировавшейся к наваленным в углу рядам кресел. Блондинка напористо наскакивала на брюнетку - та изредка оскаливалась и рычала. Их короткая дискуссия окончилась ничем: брюнетка внезапно исчезла.
Пара "Птицын-Лунин" тоскливо шлепала на месте под компромиссно медленно-быструю "Яблони в цвету", которую басом пел бас-гитарист. Толпа разделилась на обнявшиеся пары и на кружки из двух, трех, четырех человек; эти притопывали ногами, не особенно заботясь о ритме и мелодии.
Блондинка подошла к Птицыну с Луниным.
- Ребята, мы к вам не пойдем... Вы пойдете с нами... куда я вас отведу... К одному человеку... Но нужна бутылка "Водки".
Птицын с Луниным переглянулись.
- У тебя в холодильнике, по-моему, "Мускат" только... начатый... - сказал Птицын. - Водки нет?
- Нет! - мотнул головой Лунин.
- "Мускат" не подойдет? - безнадежно переспросил Птицын.
Блондинка недовольно поморщилась и пожала плечами.
Лунин и Птицын продолжали перебирать ногами под музыку, а блондинка двинулась по кругу. Птицын с любопытством следил за траекторией ее движения. Она обошла почти все танцующие пары, о чем-то спрашивая у парней через головы их подруг. Те мотали головой. Около одного блондинка задержалась чуть дольше. Они были не так уж далеко, и Птицын слышал обрывки их разговора. Блондинка что-то спросила. Тот усмехнулся.
- Да ты что... Откуда? Какой там ключ... У меня уже три дня не стоит...
Видно было, как блондинка от минуты к минуте грустнеет.
- Пойдем отсюда! - предложил Птицын. - Здесь нечего искать.
Лунин, продолжая танцевать, покраснел, надулся, опустил голову, как молодой бычок, и вдруг злобно выдавил:
- Какого чёрта! Куда ты меня тащишь все время? Не терпится, что ли? Уйти всегда успеем... Подождем!
Птицын весело рассмеялся: он внезапно обнаружил, что Миша так сильно хочет, что это было прямо-таки написано на его угрюмом, колючем лице.
Птицын поискал глазами блондинку: та бесследно исчезла.
6.
- Ты можешь представить меня в прошлой жизни? Каким я был?
Птицын развалился на диване, задрав ноги кверху, в то время как Лунин сидел на кресле перед журнальным столиком с листом ватмана, правый угол которого удерживала массивная пепельница, а левый - чашка с чаем, и пытался схватить лицо Птицына. Он сделал карандашом несколько точных линий: кажется, круглый затылок и длинная шея вышли похоже. Но профиль: нос с загнутым кончиком и борода, скрадывающая упрямую челюсть, скорей напоминали античного человека, - профиль не получался. В Птицыне античность не ночевала. Презрительная оттопыренная нижняя губа - что-то брезгливое и брюзгливое. Кончики верхней опущены: всегдашний пессимизм. Глубокая ушная раковина. Резкая скула возле глаза, а щека круглая. Несообразное лицо!
Лунин думал над портретом, накладывая тени осторожными штрихами, и между делом отвечал на птицынские вопросы.
- Ну... Ты был высокого роста... с черными глазами...
- Черными? Едва ли... Голубые... - серьезно возразил Птицын.
- Узкие плечи... - продолжал Лунин. - Но, в общем, ты был изящный... Тебя любили женщины... (Птицын горько усмехнулся.) Жил во Франции...
- В каком веке?
- В шестнадцатом. Знал Генриха IV. Он тебе не нравился: он почти никогда не мылся и вонял козлом. Об этом ему даже Маргарита Наваррская говорила.
- Это Дюма пишет? - заинтересовался Птицын.
- Нет, Стефан Цвейг, а может, где-то еще прочитал... Не помню... (Лунин заштриховывал крылья носа: они выходили слишком узкими, гораздо уже, чем есть на самом деле.) Это была борьба католиков и протестантов. Тебя она совсем не интересовала: ты и тогда не понимал, зачем они друг друга режут. Ты жил в замке недалеко от Парижа. Нет... Пожалуй, нет... В Северной Франции... Где-то на границе с Нормандией... Да!.. Замок был окружен лесами. Вдалеке море... Какое там море? Северное!
-- Мне видится иначе. Никаких лесов. Наоборот, голая холодная равнина тянется на много километров... жухлая трава... Кругом гуляют ветры... А в центре - башни замка. Вдалеке черно-серое море. Ну и кем же я был, по-твоему?
- Ты был графом, - лениво отвечал Лунин. - Бывал при дворе... правда, редко. Вообще, ты приехал во Францию, когда тебе было около сорока... Сорок два, может быть...
- Графом, это заманчиво... Только как бы я не служил камердинером или слугой в этом самом замке... Ну, дальше... Откуда я взялся? - Птицын все больше оживлялся.
- Где ты мог родиться? - переспросил Лунин. - В Африке? Не похоже. В Америке? Ну уж нет... Где-то на Востоке...
- В Индии?
- Нет. В Персии. Вот именно - в Персии! - Лунин стер ластиком линию у виска; она должна была быть резче и угол острее.
- Почему в Персии?
- Потому что там жили твои родители. Отец поехал туда с дипломатической миссией на несколько лет, но осел там по каким-то причинам...
- Из-за моей болезни?
- Возможно! Или потому что умерла твоя мать... Отец тоже вскоре умер... от желтой лихорадки. В Персии тогда была эпидемия. Умер он, когда тебе было... четырнадцать... Да, четырнадцать... с хвостиком...
- В подростковом возрасте?! - усмехнулся Птицын.
Лунину, кажется, кое-как удалось состыковать резкие скулы Птицына с мягкими овалами щек.
- Ты выжил, - продолжал Лунин, пропустив мимо ушей замечание Птицына, - чудом... Правда, после желтой лихорадки у тебя изменился цвет лица... стал чуть-чуть желтоватым, точнее пергаментным...
- Как у мертвеца! - хмыкнул Птицын.
- Это, впрочем, придавало тебе загадочность в глазах дам... Особенно белки глаз с желтизной...
- И бельма! - добавил Птицын.
- Отец оставил тебе в наследство, - невозмутимо продолжал Лунин, - дом в Париже и замок в Нормандии... Когда ты приехал в Париж, ходили слухи, что ты колдун, занимаешься черной магией...
- Я их сам распространял?
- Едва ли. Тогда это было опасно. Шли процессы над ведьмами. Их сжигали целыми селениями. Но слухи о тебе, надо сказать, имели под собой почву... Из Персии ты отправился в Париж лет в двадцать... на корабле... Разыгралась страшная буря.
- "Робинзон Крузо", - неутомимо комментировал Птицын.
- На лодке с несколькими смельчаками, которые тоже спаслись вместе с тобой, ты попал в Китай, потом в Японию...
- В Китае разве есть море? - усомнился Птицын.
- Китайское! - с возмущением воскликнул Лунин.
Птицын сбросил ноги со стены, уселся на диване, согнулся от смеха.
- Ты побывал в Японии... Долго, больше десятка лет, путешествовал по Востоку, встречался с буддистами, магами, занимался астрологией, йогой... Имел понятие о навигации... Попал в Россию... ненадолго... Проехался по Сибири... Одним словом, твое путешествие на родину затянулось на двадцать лет. Кружным путем ты все-таки попал в Париж. Светские дамы были заинтригованы твоими рассказами... Ты страшно много знал... и умел... Хотя болтуном не был... Дам привлекала твоя холодность, бесстрастность... бесстрашие. Ты делал вид, что ничего не боишься. Женщин ты соблазнял, они тебе быстро надоедали - ты их бросал сразу же... Ты искал, как трансформировать свою сексуальность, потому что в Индии ты увлекся тантрой-йогой.