Птицын увидел, как сбоку от раздевалки в холл вышел Миша Лунин, как всегда никого не замечавший, витавший в облаках, с блуждающим взором и запрокинутой вверх головой, с лицом несколько одурелым, но одухотворенным. Наверно, он сочинял стихи.
Лунин безмятежно размахивал громадным черным дипломатом, которым втайне гордился, считая, что хоть он и обтянут дешевым заменителем, но очень похож на настоящую крокодилову кожу. Расстегнутое пальто Лунина, болтавшееся на локтях, странно-синего цвета с золотой искрой, напомнило Птицыну наваринский дымчатый фрак Чичикова. На голову Лунин нахлобучил мягкую фетровую шляпу с широкими полями - летнюю шляпу в такой мороз! Брр! Не однажды Миша показывал Птицыну шелковую подкладку шляпы, где был обозначен год выпуска - 1799. Год рождения Пушкина. Миша называл свою шляпу пушкинской.
Миша Лунин шел наперерез Кикиной, которая вонзилась в него цепким взором стервятника (несмотря на старость, она никогда не носила очков и сохраняла острое зрение младенца). Понятно было, что сейчас она его сцапает. Птицын спрятался за колонну.
- Молодой человек! - надтреснутым фальцетом сладко проблеяла старушка Кикина. - Подойдите-ка сюда! Ближе, ближе...
Кикина остановилась посреди холла, как раз под самым акустическим местом, так что Птицын мог отчетливо слышать каждое слово разговора, точно стоял рядом. Он видел часть ее улыбающегося профиля и зачесанные назад седенькие височки, открывавшие гладкий, без морщин лоб. Пучки морщин собрались у глаз и на кончиках губ.
- Здравствуйте... - пробормотал Миша, снимая шляпу и маленькими шажками приближаясь к Кикиной, впрочем держась от нее на некотором безопасном расстоянии. Так в школе тщедушный отличник подходит к ухмыляющемуся хулигану, не без основания ожидая удара в ухо.
- Что ж вы, мил человек, лекцию прогуливаете? Или знаете все лучше самого Александра Христофоровича Востокова? А может быть, вы перечитывали труды Реформатского, или Ованесова, или Льва Владимировича Щербы?... И вам не нужны никакие лекции... Вы и так все знаете...
Кикина теребила желтую вязаную кофточку, которую она изредка, по холодным дням, накидывала на всегдашнее темно-серое старушечье платье с белыми разводами - студенты ядовито окрестили их сперматозоидами. Скачущие в разные стороны, с непомерной головой и узеньким хвостом, они, действительно, напоминали живчиков. Миша, стоявший рядом с Кикиной, слегка пригнувшись, тоже теребил свое пальто, на котором, как и у Кикиной, хаотически разбегались золотые искры, очень похожие на живчиков на ее платье. Казалось, они шалят, эти живчики, перепрыгивая на Мишу и обратно.
- Электрички отменили, Идея Кузьминична! Я целый час ждал в Ивантеевке... Там какая-то авария... - виновато пролепетал Миша, помахивая дипломатом.
- В прошлый раз ты, любезный друг, говорил, что у тебя заболел дядя, и ты бегал ему за лекарством, - розовощекая старушка перешла на акцентированное "ты", пользуясь своим служебным положением, возрастом, наконец, авторитетом заслуженной партизанки, которая участвовала в героическом рейде по немецким тылам в составе конницы генерала Доватора.
- Но у него на самом деле больное сердце... - грустно сказал Миша, решив не уточнять, что дядю четыре дня назад похоронили. Все равно она не поверит или уж подумает, что он спекулирует даже на смерти.
- При больном сердце человек всегда держит нитроглицерин в нагрудном кармане! - отрезала Кикина и, достав из кармашка желтой кофты стеклянную бутылочку, помахала ею у Мишиного носа. - А в позапрошлый раз, - безжалостно продолжала она, тряхнув щеками, - ты сказал мне, глядя прямо в глаза, что сбедил ногу, то ли подвернул, то ли вывихнул, и клялся Христом Богом, что на следующей лекции будешь обязательно. Стало быть, обманул! В который раз?.. Что мы с тобой будем делать, вразуми старуху? Созовем комитет комсомола или сразу ставить вопрос об отчислении? Между прочим, твоей тетрадочки с транскрипциями у меня как не было, так и нет!.. Ты ее в поезде оставил? Или у тебя ее украли злые люди?
- Я принес. Я сделал... - Миша засуетился, достал тетрадь из дипломата.
Кикина немного смягчилась, однако закончила строже, чем начала, согнав с лица улыбку:
- В общем, любезнейший Лунин, решай серьезно: кем ты хочешь быть: студентом... тогда изволь выполнять все требования... или... разгильдяем? Ну коли так...
- Он старается быть хорошим! - к Кикиной подошла синтаксистка Мишлевская. - У него, Идея Кузьминична, вы знаете, способности к языкам! Я думаю, он в скором времени станет полиглотом.
- Если бы я этого не знала, Алла Владимировна, - я бы по-другому с ним разговаривала. Я сама отправила его к Солодубу! А он прогуливает лекции по фонологии. Одну пропустит - потом ничего не поймет! Талант, мил человек, - снова обратилась Кикина к Мише, виноватый вид которого примирил ее с действительностью, - требует вышколенности, ежедневной работы до пота, уж поверь мне, старухе, а стихи подождут... Никуда не денутся...
- Идея Кузьминична, так он же пишет стихи на английском! - широко заулыбалась Мишлевская, сверкнув большими очками.
Миша однажды метко назвал ее Джокондой. Мишлевская, как и Кикина, почему-то тоже обожала улыбаться, несмотря на то что имела безобразнейшие черные зубы.
Долговязая Мишлевская подхватила низенькую Кикину под руку, и они заковыляли прочь. Кикина, поёживаясь, жалобно причитала:
- Чтой-то зябко нынче!
На ходу Кикина бросила Мише:
- Правильно сбрил бороденку... Как монашек ходил... Не шла она тебе... Не шла...
7.
- Джоконда тебя спасла? Привет! - Птицын вышел из-за колонны и своим неожиданным появлением слегка напугал Мишу.
- Да-а... Дай Бог ей здоровья... - Миша, вздрогнув, вышел из оцепенения и протянул Птицыну руку. Большой палец Птицына скользнул по шраму на Мишиной кисти, а горячие пальцы коснулись влажной руки Лунина - резкий укол в ладонь, и Миша непроизвольно отдернул кисть: электрический разряд, быстрый, но чувствительный, проскочил между ними.
- Ты что-то стреляешься! - встряхнув ладонью, робко упрекнул он Птицына.
- Бытовое электричество, - констатировал Птицын.
Внезапно Миша вспомнил, как они с Птицыным познакомились. На помойке. Символическое место для знакомства! Сразу после поступления в эту контору, студентов (вместо отдыха) отправили на четыре дня на практику - чистить дворы завода "Каучук". У мусорного ящика они и встретились. Миша курил, сидя на корточках, а Птицын брезгливо морщился и нервно ходил кругами; своим громким поставленным баритоном, который трудно было ожидать в таком тщедушном и крошечном тельце, Птицын костил администрацию, уверяя, что ректор с проректором уже давно купаются в Ялте вместе с ядовитой старушкой Кикиной, а они, как идиоты, разгребают Авгиевы конюшни в душной Москве.
Временами Птицын сильно раздражал Мишу. В метро, например, он развлекался тем, что ни с того ни с сего вдруг уставится на какого-нибудь несчастного, затравленного жизнью пенсионера или застенчивую девицу и глядит на них в упор, не моргая, пока те не начинают ёрзать, злобно и испуганно взглядывают на Птицына, стараются не отвести глаз и переглядеть нахала, но куда им... Птицын насмешливо изучает их лицо и одежду, при этом громогласно комментирует: "Бюст у нее кривоватый: посмотри, правая грудь крупнее, левая значительно меньше!" Или: "Уши у него посажены прямо на макушке!" Мише становилось не по себе. Ну зачем так издеваться над человеком?! Мише казалось, что и он несет часть вины за эти насмешки Птицына. Впрочем, как иногда ни хотелось Мише одернуть Птицына и поставить его на место, он побаивался: легко расстроить дружеские отношения, а как их потом восстановить! Притом Миша часто пользовался пробивной силой Птицына в корыстных целях. В непростых отношениях с враждебным миром, который не слишком был расположен к Мише и часто ощетинивался, Птицын, с его громким голосом и наглым взором, играл роль буфера между ним, Мишей, и миром; точнее сказать, Птицын был танком, бросавшимся в бой очертя голову, так что за его броней можно было до времени спрятаться и вяло шлепать по грязи, всячески оттягивая стычку с противником.