За последние четыре месяца Васильков постепенно начал её боятся, а раньше любил. Паша любил ночью думать. Перед сном на ум приходят занятные идеи. А сейчас ясность была лишь в том, что он остался один. Один среди бескрайнего звёздного пространства в этом мире, да и в своём тоже. Конечно, жив отец, всегда мог выручить дядя Лёша, но… душа… душа была пуста. Хотя нет, правильнее будет сказать, не пуста, а опустошена. Сейчас там жила скорбь и ненависть. Лишь из дальних уголков изредка выходила любовь и пыталась занять своё привычное место. И от этого становилось еще тяжелее. Васильков не знал, удастся ли ему выжить или нет. С таким противником он столкнулся впервые. Паша стоял один посреди темноты, не зная, в какую сторону сделать следующий шаг, откуда ждать очередного удара. Противник же был весьма расчетлив. Занимаясь этим на протяжении тысячелетий, он получал удовольствие от подобной, только ему понятной игры. Как маньяк, втыкая спицы в тело жертвы и поворачивая их, он улавливал каждый стон, каждый импульс страдания и боли. Он всегда был на шаг впереди. Но это только пока. Всё может быть и иначе. Если найти летопись, то Капюшон лишится права выбора хода. В летописи много разгадок, и поэтому добраться до неё нужно первым. Костёр почти погас. «Побрызгав» на еле тлеющие угли, Васильков забрался на дерево. Ночь была тихая. Сон взял верх сразу же, как только Паша закрыл глаза.
Проснулся Васильков от громкого пения птиц. Они переговаривались на тысяче языков, и, кажется, у пернатых были хорошие новости. Если внимательно прислушаться, то в гомоне можно было уловить музыку. Солнце поднялось уже довольно высоко. Его лучи пробивались сквозь листву, словно желтые иглы. Сидя на толстой ветке и свесив ноги вниз, Васильков посмотрел на часы. Часы показывали половину десятого. Пора было продолжать путь. Спрыгнув на траву, Паша сделал несколько физических упражнений (жалкое подобие, скорее даже пародия, утренней гимнастики), закинул рюкзак за спину, нацепил меч и продолжил путь. За первым поворотом дорога стала шире, но, так же как и вчера сильно петляла. Через пару часов появились первые признаки человеческой деятельности. Спиленные и аккуратно сложенные деревья, следы от телег. Прошло еще минут сорок, но Васильков так никого и не встретил. После очередного поворота могучий корабельный лес закончился, и перед Павлом раскинулось золотое поле пшеницы, наискосок разрезанное рекой. Дорога переходила реку по мосту и терялась где-то в золоте поля.
«Чертовщина какая-то! – думал Паша. – Пилят деревья, косят траву, сажают пшеницу, а вокруг ни души». У реки Васильков остановился, выбирая спуск поудобнее и направился к тропинке ведущей к воде возле свай моста. Спускался Паша медленно, с детским любопытством разглядывая деревянную конструкцию неведомой цивилизации. К его большому удивлению мост ничем не отличался от обычного моста, стоящего где-нибудь под Тверью. Сваи и перекладины были сбиты железными скобами, доски и бревна были тщательно зачищены. На дне реки, наполовину занесенный песком, ржавел обруч от бочки. Маленькие пескарики стояли стайкой на песчаной отмели, возле осоки, растущей из-под берега, резвились водомерки. Васильков снял поклажу, наклонился к воде и зачерпнул из реки полную пригоршню. Вода была прозрачной, её капли, падая в песок, блестели на солнце словно бриллианты. Стоя на коленях, Паша снова зачерпнул воду руками и бросил её себе в лицо. Это было волшебно. Прохладная влага, ударила в разгоряченную кожу и разлетелась тысячей брызг. Стекая по шее, она попадала за воротник и дальше, вниз по телу, заставляя его ёжиться. Паша брызнул второй раз, затем третий…
Васильков плескался как ребенок, совершенно не думая об этом. Умыться холодной водой из реки – что может быть лучше в дороге. Протирая глаза, Паша вставал с колен и начал разворачиваться, когда чья-то сильная рука ударила его между лопаток. Васильков потерял равновесие и, растопырившись как лягушка, шлёпнулся в воду. Кто-то бултыхнулся рядом и обхватил его руки, прижимая их к бокам. Захлебываясь, Паша взвился ужом. На мгновенье ему удалось освободиться от объятий. Все еще находясь под водой, он упёрся ногой в грудь нападавшему и, изо всех сил оттолкнувшись от него, ушел в сторону. Сдерживать дыхание больше не было сил. Васильков буквально выпрыгнул над поверхностью воды, с сиплым ревом делая глубокий вдох. Он лишь успел заметить, что с берега ему на голову прыгнули еще две тени. Паша снова нырнул и ушел в сторону. И опять в легких оказалось воды больше чем воздуха. Задыхаясь и откашливаясь, он выскочил на поверхность, вздымая фонтан брызг. Вода еще стекала с волос, закрывая глаза мутной пеленой, и Васильков успел лишь заметить опускающуюся на его макушку дубину. Она легла так ловко, что Паша потерял сознание. Это похоже на то, как будто вы сидите в кинотеатре, а в проекторе рвётся плёнка. Только на экране остаётся свет. А здесь…
Щелчок выключателя и свет погас.
Когда Васильков пришел в себя телега, на которой он лежал, подъезжала к лесу. В глазах у него всё прыгало, голова сильно болела. Паша лежал на соломе сложенный пополам, с руками, привязанными к ногам. Во рту у него была палка, привязанная к голове. На задке телеги сидел милый мальчик и не сводил с пленника голубых глаз. Собравшись с силами, Васильков попытался поднять голову. Человек сидящий справа от него краем глаза заметил это. Он обернулся, посмотрел на пленника какое-то время, после чего кулачищем, его тыльной стороной, стукнул Василькова по тыкве (схожесть заключалась в пустоте звука). Выключатель снова щелкнул. Единственное, что Паша успел разглядеть в человеке, это тупой, мутный как у быка, взгляд.
Следующий раз сознание вернулось к Василькову гораздо позже. Очнувшись, Паша медленно шевельнул головой и осторожно приоткрыл глаза. Он стоял на коленях, точнее висел, возле каменной стены, привязанный к столбу за железное кольцо, с руками, завернутыми за спину. Жаркое солнце усердно грело Паше макушку и с готовностью ослепило его, лишь только он поднял к небу глаза. По бокам от пленника стояли два вооруженных, одетых в черное, воина. Понимание происходящего перед глазами действа пришло не сразу. Васильков висел на базарной площади. Взад и вперёд сновали люди, половина из которых выкрикивала рекламу своих товаров. Увиденное производило впечатление четырнадцатого века.
– Бы-ички-и! Бы-ички-и! Ка-амбала-а! – послышался почему-то знакомый и ужасно противный голос. Васильков встряхнул головой. Мозги от этой встряски пришли в движение и занялись беспорядочно кататься по черепной коробке, от чего Василькову сделалось нестерпимо больно, но тёткин голос все-таки исчез. Теперь люди продавали сельдерей, квашеную капусту, глиняные и медные кувшины. Прямо напротив Паши один мужик впаривал молодой, свежеиспеченной супружеской паре корову. На вид корове было лет двести, но продавец уверял, что перед ними тёлка. К счастью, у молодоженов не хватило денег, и старикашка остался со своей полудохлой скотиной. Вскоре Васильков сделал первые выводы. В ходу здесь были золотые дукаты и луидоры, последние ценились дороже. Странно, но и те и другие были одинаковыми по размеру и весу. Только за один луидор давали три дуката. Паша решил позже непременно разобраться в этой национальной особенности. Кошелёк именно с такими луидорами у одного простака и стащил ловкий мальчуган. Настолько ловкий, что тот даже ничего и не почувствовал. Именно кража немного и успокоила Василькова. Всё в порядке! Люди разговаривают на понятном языке, покупают и обманывают, воруют и продают… Одним словом… цивилизация! А с цивилизованным человеком всегда можно договориться. Значит сейчас придет кто-нибудь из старших и задаст Паше несколько вопросов. Он на них ответит, и инцидент будет исчерпан.
Громоподобные звуки заставили Василькова вздрогнуть и замереть. Это были не просто трубы, а почти Иерихонские. Земля задрожала от их голоса. Где-то лязгнули железные засовы, и отворились громадные двери. На площадь выбежало десятка четыре солдат. Построившись в шеренгу, они метров на двадцать пять оттеснили толпу от пленника, и сомкнув щиты встали в каре. Из ворот, запряженная парой лошадей, выкатила телега с пристроенной сзади перекладиной из бруса. Рядом шли четыре солдата. Двое из них подошли к Василькову, отвязали его, поволокли к телеге и забросили на солому, как мешок с листвой, после чего приковали за запястья к перекладине. Сделав небольшой круг по площади, телега въехала в ворота. Это был город. В центре города возвышался замок, окруженный двумя рядами высоких, каменных стен. Все постройки в городе были из камня, за исключением помоста. С помоста, очевидно, зачитывали указы, объявляли о высочайшей милости или казни. На балконе замка сидели двое: человек с короной на голове и юная прелестница, на её прекрасной головке сверкала жемчужная диадема. По краям балкона стояла стража. За спиной короля топтались ещё несколько человек, очевидно министры, но один из них привлёк внимание Павла сразу же. Одетый в чёрную кожаную куртку, он стоял за спиной короля, но гордо и твёрдо глядя перед собой, как будто его власть была не многим меньше. На его груди висел железный ромб, а куртка была облеплена блестящими кругляками. Через всё лицо, от макушки и до подбородка, тянулся шрам. Глубокий, тёмно-фиолетовый. Но главное, глаза. Глаза бесовские!