Даже инородцев мы любим, жалеем больше, чем своих…
Истинно сказал некий острослов, коих в наше обезьянье время развелось множество: "Гитлер идёт, а мы в окопе спорим и избиваем, испепеляем друг друга…"
Да… Доизбивались!.. Доиспепелялись…
Дед вдруг воскричал в необъятном глухом бурьяне, словно вся Русь слушала его:
— Русский, полюби русского! Помоги русскому! Подними русского! Улыбнись русскому!..
Как мать дитя полюби…
А не суди… не бей своих в родном окопе…
Дед устал и уже шептал, а пальцы, бугристые мускулистые его, умелые пальцы крестьянина, вырывали из земли бурьян с корнем:
— Если ты, русский, истинно, колодезно, жертвенно полюбишь русского — только тогда! — только тогда! — ты искренне полюбишь и другие народы, а не
будешь по-рабски завидовать им иль по-барски презирать…
О брат, если ты не любишь народ свой, то как же ты можешь любить другие народы?..
…Ходжа понял, что дед устал от одиночества в несметном бурьяне и хочет всласть выговориться, как Пророк в пустыне…
А дед шептал:
— Русский человек — самый одинокий человек на земле…
Сказано, что перед Богом "нет ни эллина, ни иудея…"
Но вначале надо стать эллином, иль иудеем, иль русским, а не безродным, беспочвенным сиротой-скитальцем… слепым туристом в кочевом автобусе…
И тогда взывать к Богу!.. Воистину!..
И тогда на каком языке Господь будет говорить с тобой?..
На русском!..
А как Господь с небес узнает русского?..
По одежде… по косоворотке моей с алыми петухами…
Тогда Ходжа сказал задумчиво:
— Истина — выше нации… выше народа…
Но любовь — выше истины…
Любовь — и есть истина…
Телевиденье, радио, телефон, интернет, водка, мак — это диавольская подмена живого общенья, живой божьей человеческой любви…
Это онанизм, рукоблудье — вместо любви…
Это дружба с шайтаном, а не с Аллахом…
Тут дед вольно, облегченно улыбнулся Ходже:
— Только от этой любви мы спасемся, сплотимся, как на войне
А нынче на Руси война — тайная, лютая, подземная… мор русский, какого не было тысячу лет…
А когда полюбим друг друга — тогда погоним с земли нашей нутряных ворогов, и уберём бурьяны, и землю родную очистим для пашни…
И побьём все бутыли с сатанинской водкой — гляди, брат русский — сколько этих бутылей дьявольских глядит на тебя во всех пустых голодных магазинах!..
И вот если ты выльешь это зелье на траву — увидишь, что и трава почернеет, пожухнет, сгорит, а что же ты творишь с богоданной плотью своей?..
Иль тленная милая плоть сильней бурьяна?..
Дед опять плеснул руками и закричал в пустынное поле:
— Эй!.. Да! А пока бутыль кривого самогона победила Русь Святую
Бутыль самогона — это лютое одиночество, и мы живём в одиночестве, ибо пьяница любит только свой хмель, свой дурман, свою нутряную кишку со сладким ядом…
А одиночество хуже смерти, ибо в смерти ты вместе с усопшими на погосте уповаешь, надеешься, а в городах и в деревнях русских мы обнаженно, люто, пьяно одиноки от водки…
Водка — это одиночество, а одиночество — хуже могилы…
…Дед опять воспалился, возъярился и замахал, заплескал руками на всё поле, на всю Русь молчащую:
— Воистину! Была Русь Святая, а стала Русь Пианая…
Была Русь Святая, а стала Русь самогонная, уходящая во травы…
Была Русь Святая, а стала травяная…
Была Русь Христа, а стала Русь бурьяна…
Гляди, русский повальный, необъятный мой брат пианица — уже и волосы на твоей заблудшей голове — уже трава забвенья…
Уже не волосы на твоей хмельной голове, а дикие бурьяны…
О Боже! Да доколе?..
Тут дед поник, сокрушился, руки его опали, усмирились…
Но тут в поле повеяло дымом и чадом, и дряхлый осёл Ходжи тревожно поднял жемчужную голову, и дремные глаза его уже слезились, чуя беду…
Тогда дед Стриж сказал обреченно, словно стало ему неловко от слов его горячих и странных для старца:
— Лесной пожар опять бушует где-то…
Мы тут устали от лесных пожаров…
Брошенные леса обиженно, повально горят без человеческой ласки и заботы…
Дерево — оно живое… и любит, когда его гладят по коре… как дитя по головке…
А кто на Руси нынешней будет печься о деревьях, когда и человеков забыли…
Но огонь и чад приближались по полю темной пожирающей стеной, и ели глаза, и душу жгли…