Год, который Джордж прожил там в одиночестве, был уны shy;лым и отвратительным. В этот город он приехал с победоносным, торжествующим кличем в крови, с верой, что покорит его, станет выше и величественнее его величайших башен. Но теперь он по shy;знал неописуемое одиночество. Он пытался вместить всю жажду и всю одержимость земли в пределы маленькой комнатки и ко shy;лотил кулаками по стенам, стремясь вырваться снова на улицы, жуткие улицы без просвета, без поворота, без двери, в которую мог бы войти.

В этих приступах слепой ярости Джордж всеми силами серд shy;ца и духа желал одолеть этот громадный, миллионнолюдный, не shy;победимый и необъятный город, восторжествовать над ним и безраздельно им завладеть. Он едва не сошел с ума от одиночест-ва среди его множества лиц. Сердце Джорджа падало в бездон shy;ную пустоту перед ошеломляющим зрелищем его непомерной, нечеловеческой, ужасающей архитектуры. Страшная жажда ис shy;сушала его пылающее горло, голод впивался в его плоть клювом хищной птицы, когда измученный множеством образов славы, любви и могущества, которые этот город вечно являет жаждуще shy;му человеку, Джордж думал, что умрет – всего в одном шаге от любви, которого не сделать, всего в миге от дружбы, которого не уловить, всего в одном дюйме, в одной двери, в одном слове от всей славы мира, пути к которой не отыскать.

Почему он так несчастен? Холмы, как всегда, красивы, веч shy;ная земля по-прежнему у него под ногами, и апрель наступит снова. И все же он жалок, измучен, одинок, преисполнен неис shy;товства и беспокойства, постоянно причиняет себе зло, хотя до shy;бро под рукой, избирает путь невзгод, страданий, потерь и одер shy;жимости, хотя радость, покой, уверенность и могущество вполне доступны.

Почему он так несчастен? Внезапно ему вспоминались полу shy;денные улицы какой-нибудь десяток лет назад, непрерывное, шучное, ничем не нарушаемое шарканье башмаков в полдень, когда мужчины шли домой обедать; приветственные возгласы их детей, влажное тепло и благоухание ботвы репы, стук закрывае shy;мых дверей, а потом вновь вялая тишина, покой и сытая апатия полудня.

Где теперь все это? И где все те давние уверенность и покой: спокойствие летних вечеров, разговоры людей на верандах, запах жимолости и роз, виноград, зреющий в густой листве над крыль shy;цом, росная свежесть и безмятежность ночи, скрежет трамвая, остановившегося на холме над ними, и тоскливая пустота после его отъезда, далекий смех, музыка, беззаботные голоса, все такое близкое и такое далекое, такое странное и такое знакомое, неис shy;товое завывание ночи и протяжный голос тети Мэй в темноте ве shy;ранды; наконец голоса затихают, люди расходятся, улицы и дома погружаются в полную тишину, а потом сон – нежная, чистая ласковость и безмятежность целительного сна? Неужели все это навеки исчезло с лица земли?

Почему он так несчастен? Откуда это – одержимость и неис shy;товость жизни? И то же самое у каждого, не только у него, но и у людей повсюду. Он видел это на тысяче улиц, в миллионе лиц; это стало обычной атмосферой их жизни. Откуда это – неисто shy;вость непокоя и тоски, вынужденный уход и мучительный воз shy;врат, жуткая быстрота и сокрушительное движение, которое ни shy;куда не ведет?

Ежедневно они валят толпой в гнусное оцепенение множест shy;ва улиц, стремительно проносятся по грохочущим тоннелям с грязным, зловонным воздухом и высыпают на поверхность, словно крысы, чтобы напирать, толкаться, хватать, потеть, бра shy;ниться, унижаться, грозить или хитрить в неистовом хаосе жал shy;ких, тщетных, мелочных усилий, которые не принесут им ниче shy;го, останутся бесплодными.

Вечерами они вновь устремляются на улицы с идиотским, не shy;устанным упорством проклятого и заблудшего племени, с опусто shy;шенной душой, чтобы искать с усталым, бешеным, озлобленным неистовством новых удовольствий и ощущений, которые напол shy;нят их усталостью, скукой и омерзением духа, которые гнуснее и низменнее, чем удовольствия собаки. И, однако же, с той же уста shy;лой безнадежностью надежды, с той же безумной жаждой отчая shy;ния они вновь ринутся на свои отвратительные ночные улицы.

И ради чего? Ради чего? Чтобы толкаясь, теснясь, давясь бро shy;дить взад-вперед мимо дешевой помпезности и скучных увеселе shy;ний этих улиц. Чтобы беспрестанно слоняться туда-сюда по мрачным, серым, безрадостным тротуарам, оглашая их грубыми колкостями и замечаниями, хриплым бессмысленным хохотом, уничтожившим радостное веселье их юности, заливистый смех от всей души!

Ради чего? Ради чего? Чтобы изгнать жуткое раздражение из своих усталых тел, своих истерзанных нервов, своих смятенных, отягощенных душ обратно на эти скучные, безумные ночные улицы, их вечно подгоняет эта бесплодная безнадежность надеж shy;ды. Чтобы вновь увидеть раскрашенную личину старой приман shy;ки, чтобы стремиться к огромному, бессмысленному блеску и сверканию ночи так лихорадочно, словно их там ждет некое ве shy;ликое воздаяние счастья, любви или сильной радости!

И ради чего? Ради чего? Какое воздаяние приносят им эти бе shy;зумные поиски? Быть мертвенно освещенными этим безжизнен shy;ным светом, проходить с развязным самодовольством и много shy;значительным подмигиванием мимо всей этой броской пустыни киосков с горячими сосисками и фруктовой водой, мимо сияю shy;щих искушений, затейливых убранств крохотных еврейских лавочек, в дешевых ресторанах впиваться мертвенно-серыми челю shy;стями в безвкусную мертвенно-серую стряпню. Надменно про shy;талкиваться в тускло освещенную утробу, скучное, скверное убе shy;жище, жалкое, полускрытое убожество кинотеатров, а затем с нажным видом продираться обратно на улицу. Ничего не пони shy;мать, однако поглядывать с понимающим видом на своих мерт shy;венных ночных собратьев, смотреть на них, насмешливо кривя губы, с презрительной гримасой, суровыми, мрачными, непри shy;ятными глазами и отпускать насмешки. Каждую ночь видеть и быть на виду – о, ни с чем не сравнимое торжество! – демонст shy;рировать блеск своей находчивости, остроту своего плодотвор shy;ного ума такими вот перлами:

– Черт возьми!

– Ну и ну!

– Иди ты?

– Точно!

– Который парень?

– Вот этот! Нет – не он! Другой!

– Вот тот? Черт возьми! Ты про того парня?

– Которого?

– Который говорил, что он твой друг.

– Мой друг? Черт возьми? Кто сказал, что это мой друг?

– Он.

– Кончай! Откуда ты взял эту чушь? Никакой этот сукин сын мне не друг!

– Нет?

– Нет!

– Ну и ну!

– Черт возьми!

О, вечно швырять эти перлы своих убогих уст в убогие уши своих безжизненных собратьев, в синевато-серое, бессмыслен shy;ное мерцание ночи, ненавидя свои безрадостные, убогие жизни, лица своих безжизненных собратьев – вечно ненавидящих, ненавидящих и несчастных! А потом, вновь набродясь по улицам в этих давних, бесплодных и нескончаемых поисках, пресытясь ими, снова устремиться в свои камеры с той же неудержимостью, с какой покидали их!

О, дорогие друзья, разве это не та изобильная жизнь в славе, могуществе и неистовой, ликующей радости, не то замечатель shy;ное видение сияющего, чарующего города, не те герои мужчины и красавицы женщины, не все то, что Джордж Уэббер мечтал найти в юности?

Тогда почему он так несчастен? Господи Боже, неужели им – племени, которое взметнуло ввысь девяностоэтажные дома, за shy;пустило снаряды, везущие по тоннелям ежесекундно девяносто тысяч людей – не под силу отыскать маленькую дверь, в которую он мог бы войти?

Неужели людям, создавшим эти громады, не под силу сделать стул, на котором он мог бы сидеть, стол, за которым он мог бы есть пищу, а не безвкусную стряпню, комнату, где в мире, покое, уверенности он мог бы на минуту отдохнуть от всех страданий, неистовства, непокоя окружающего мира, спокойно подышать без мучений, усталости, сокрушения души!

Иногда настроение Джорджа менялось, он часами ходил по людным улицам и в окружающих толпах находил только источ shy;ник радости, предвестие некоего восхитительного приключения. Тогда он ликующе погружался с головой в городскую жизнь. Гро shy;мадные толпы будоражили его предвкушением и восторгом. Со сверхъестественно обостренными чувствами он впитывал каж shy;дую подробность этого многолюдья, постоянно готовясь увидеть хорошенькое личико и соблазнительную фигуру женщины. Каж shy;дую женщину с красивыми ногами или сильной, манящей чувст shy;венностью во внешности он тут же облекал пленительным орео shy;лом красоты, мудрости и романтики.