– С дороги, Губастый! Я должен показать Полу кое-что!

– Эй, Пол, – смотри, как ездит старина Быстроногий!

– Посторонись, ребята! Пусть Пол посмотрит на того, кто умеет ездить!

– Уступи дорогу, Черномазый, а то сшибу! Я покажу Полу то, чего он еще не видел! Что скажешь на это, Пол?

И вот так они планировали, петляли, носились, булькающим смехом, добрыми, теплыми голосами окликали его: «Пол!». А потом, словно фурии, умчались в город, к открывшимся рынкам, их мягкие, теплые голоса доносились к нему в сердеч shy;ном прощании:

– До свидания, Пол!

– Пока, Пол!

– Увидимся, Пол!

– Мое имя, – крикнул он им вслед, – Джордж Джосая Уэббер!

Великолепное имя вспыхнуло и воспарило, гордое, сияющее, как этот день.

И ветер донес еле слышный ответ с теплой, доброй насмешкой:

– Твое имя Пол! Пол! Пол!

И эхо повторило еле слышно, уныло, навязчиво, будто во сне:

– …Пол\ Пол\ Пол\

3. ДВА РАЗРОЗНЕННЫХ МИРА

Когда тетя Мэй говорила, комната иногда заполнялась при shy;зрачными голосами, и мальчик знал, что принадлежат они сотням людей, которых он никогда не видел, и ему сразу же становилось ясно, что это были за люди и что у них была за жизнь. Достаточно было всего каких-то фразы, слова, какой-то интонации этого таин shy;ственного джойнеровского голоса, негромко звучавшего вечерами перед догорающим огнем с какой-то безмерной, спокойной безот shy;радностью, как мальчика окружали неведомые выходцы с того све shy;та, и ему не терпелось выследить живущего в нем пришельца из другого мира, отыскать его последнее, тайное убежище в своей крови, выведать все его секреты и заставить все множество чужых, неведомых жизней в себе пробудиться, воскреснуть.

Однако, несмотря на это, жизнь тети Мэй, ее время, ее мир, тинственные интонации джойнеровского голоса по вечерам в комнате, где угли в камине сверкали и крошились, и где медли shy;тельное время терзало, будто стервятник, его сердце, захлестыва shy;ли мальчика волнами ужаса. Подобно тому, как жизнь отца гово shy;рила мальчику обо всем бурном и новом, о ликующих пророче shy;ствах освобождения и победы, о торжестве, полете, новых зем-чях, прекрасных городах, обо всем великолепном, поразитель shy;ном и славном на свете – жизнь материнской родни мгновенно отбрасывала его к какому-то мрачному, таинственному месту в природе, ко всему, что было отравлено медленно тлеющими огоньками безумия в его крови, каким-то неискоренимым ядом в крови и душе, темным, густым, грозным, в котором ему сужде shy;но утонуть трагично, ужасно, без надежды на помощь или спасе shy;ние, с помраченным рассудком.

Мир тети Мэй возник из какой-то безотрадной глуби, какой-то бездонной пучины времени, в котором все тонуло, которое уничтожало все, чем было насыщенно, кроме себя самого, – уничтожало ужасом, смертью, сознанием, что тонешь в какой-то бездне непонятного, незапамятного джойнеровского времени. Тетя Мэй вела скорбное повествование с какой-то спокойной радостью. В той необъятной хронике прошлого, которую вечно сплетала ее поразительная память, было все, что согревает душу, – солнечный свет, лето, пение, – однако неизменно присут shy;ствовали печаль, смерть и скорбь, укромные, безотрадные жиз shy;ни людей в гррной глуши. И однако же, сама тетя Мэй не скор shy;бела. Она вела речь о безотрадности и смерти в этом необъятном мрачном прошлом с каким-то задумчивым, непреходящим удо shy;вольствием, наводившим на мысль, что все люди обречены смерти, кроме этих торжествующих цензоров человеческой уча shy;сти, этих бессмертных, всепобеждающих свидетелей скорби Джойнеров, которые жили вечно.

Это роковое свойство ничего не упускающей, словно паути shy;на, памяти, заливало душу мальчика безысходным отчаянием. И в этой паутине было все – кроме неистовой радости.

Жизнь ее уходила своими истоками в глушь округа Зибулон еще до Гражданской войны.

– Помню ли? – полудовольно-полураздраженно переспро shy;сила однажды тетя Мэй, подняв иголку к свету и продевая нитку в ушко. – Ну и глупыш же ты! – воскликнула она презритель shy;ным тоном. – А как же? Помню, конечно! Я же была там, в Зибулоне, со всеми нашими в тот день, когда солдаты вернулись с войны!.. Да уж, я все это видела. – Она приумолкла, задумалась. – Появились они, – спокойно продолжала тетя Мэй, – часов в десять утра, знаешь, их было слышно задолго до того, как они показались из-за поворота. Люди вдоль всей дороги шумно встречали их, и, конечно же, я тоже принялась орать, вопить. Не хотела оставаться в стороне, – продолжала она со спокойным юмором, – и мы все встали у забора, отец, мать и твой двоюрод shy;ный дедушка Сэм. Ты, конечно, не знал его, мальчик, но он был с нами, приехал в отпуск по здоровью на Рождество. Все еще хро shy;мал после раны – и, конечно же, война кончилась, как все зара shy;нее знали, прежде, чем он оправится настолько, чтобы вернуться туда. Хха, – понимающе издала она отрывистый смешок и, сощурясь, поглядела на иголку. – Во всяком случае, сам он так го shy;ворил…

– Что говорил, тетя Мэй?

– Ну как же, что дожидается, пока рана заживет, но какое там! – негромко ответила она, покачивая головой. – Сэм был лодырем – в жизни такого не видела! – воскликнула тетя Мэй. – И, по правде говоря, ничего больше дурного в нем не было. Я вот что еще тебе скажу: поняв, что война кончается и возвращаться туда ему не придется, он поправился быстро. То хромал, опира shy;ясь на трость, словно каждый шаг мог оказаться последним, а на другой день разгуливал, не чувствуя ни малейшей боли…

«Сэм, я о таком быстром выздоровлении и не слыхивал, – сказал ему отец. – Если у тебя есть еще это лекарство, удели мне капельку». В общем, Сэм был там с нами, – продолжала она по shy;сле недолгой паузы. – И конечно, Билл Джойнер – старый Билл Джойнер, твой прапрадед, мальчик, – такого здорового, бодрого старика тебе в жизнь не увидеть! – воскликнула она.

Билл Джойнер… тогда ему наверняка было все восемьдесят пять, только, глядя на него, ты бы ни за что об этом не догадался! Справ shy;лялся с любой работой! Куда угодно ходил! Не боялся ничего! – объ shy;явила она. – И оставался таким до самого смертного часа. Он тогда жил здесь, в Либия-хилле, заметь, за пятьдесят миль от нас, но если у него возникало желание поговорить с кем-то из своих детей, тут же отправлялся в путь, не тратя времени даже на то, чтобы взять шляпу. Да-да! Однажды появился как раз, когда мы все садились за обед, без пиджака, с непокрытой головой! «Вот тебе на! – говорит мать. – От shy;куда вы, дядя Билл?». Она называла его дядей Биллом. «Из города», – отвечает он. «Да. Но как сюда добрались?» – спрашивает мать. «Пешком пришел», – говорит он. «Не можетбыть! – удивляется она. «А шляпа с пиджаком где?» – «Да я без них отправился,- отвечает он. – Работал в саду, захотел повидать вас всех и не стал заходить за пиджаком и шляпой. Просто взял да пошел!». Именно так все и было, – с подчеркнутой выразительностью произнесла тетя Мэй. – За shy;хотел повидать нас всех и пошел, нигде не останавливаясь по пути!

Она ненадолго замолчала, задумалась. Потом с легким, утвер shy;дительным кивком заключила:

– Вот таким человеком и был Билл Джойнер!

– Стало быть, в тот день он находился там? – спросил Джордж.

– Да, там. Стоял рядом с отцом. Отец-то, знаешь, был майо shy;ром, – сказала она с гордостью в голосе, – но перед концом вой shy;ны приехал домой в отпуск. Да-да! Он часто приезжал в течение всей войны. Как майор, наверное, мог выбираться чаще, чем ря shy;довые солдаты. – гордо сказала тетя Мэй. – Словом, он был там, старый Билл Джойнер, стоял рядом с ним. Билл, конечно, при shy;шел, потому что хотел повидать Ранса, знал, что Ранс должен вернуться вместе с остальными. Конечно, детка, – сказала она, чуть покачивая головой, – твоего двоюродного дедушку Ранса никто из нас не видел с самого начала войны. Он ведь пошел в армию сразу, как только объявили войну, и не появлялся все че shy;тыре года. О! Нам рассказывали, знаешь, рассказывали! – вор shy;чливо сказала она, слегка покачивая головой с каким-то злове shy;щим неодобрением, – через что он прошел… чего ему пришлось хлебнуть – бррр! – неожиданно произнесла тетя Мэй с укором и отвращением. – Про то, как его взяли в плен, а он убежал, вы shy;нужден был идти ночами, днем спать в сараях или прятаться где-то в лесу, и про… брр! «Перестаньте, – сказала я тогда, – меня при одной мысли об этом дрожь пробирает!» Про то, как Ранс на shy;шел на дороге брошенного дохлого мула, отрезал от него кусок мяса и съел… «И такого вкусного, – говорил он, – больше я не пробовал!». Вот и представь, до чего Ранс был голодным!