То же самое было со всем, что Джордж видел, со всем, что де shy;лал. Он хотел всего. Хотел все съесть, все выпить, все прочесть, все запомнить, все осмотреть, завладеть всем несомненным и не shy;возможным богатством, восхитительным изобилием всей ломя shy;щейся от него земли, вобрать его в себя, поглотить, сделать сво shy;им навеки. Это было безумие, мучение, неисцелимая, необлегчи-мая, безнадежная болезнь разума, плоти и духа. Он объедался всем, что мог купить, что мог себе позволить, всем, что мог уви shy;деть, услышать, запомнить, и все же этому не было видно конца.

Джордж ходил по музеям, этим многолюдным, бесчисленным хранилищам, в которых собраны громадные сокровища искусст shy;ва. Овладевал ими, пытался поглотить их с ненасытностью не shy;мыслимой, безумной страсти. Хотел насытиться каждой краской холста, запечатлеть каждую картину в мозгу и в памяти с такой жадной старательностью, что казалось, все краски исчезнут с нее и впитаются в его глаза. День за днем он ходил по залам Старой Пинакотеки, и в конце концов настороженные охранники при shy;нялись следовать за ним из зала в зал. Он едва не совлекал со сте shy;ны Матиаса Грюневальда; он уходил оттуда, унося в мозгу краси shy;вых обнаженных девушек Кранаха. Он вбирал каждую унцию ро shy;зовой плоти, каждую головокружительную вселенную земли и неба с насыщенных полотен Рубенса, каждый холст в этой ог shy;ромной галерее от Грюневальда до Рубенса, от Лукаса Кранаха до Ганса Гольбейна, от Брейгеля до «Четырех апостолов» Альбрехта Дюрера, от Тенирса до автора «Жизни Марии». Он все их вобрал в мозг, запечатлел в сердце, отобразил на полотне души.

По книжным магазинам Джордж ходил с той же ненасытной, безрассудной страстью. Простаивал часами перед их заполненны shy;ми витринами, запоминал название книг, написанных на языке, на котором едва умел читать. Заполнял одну записную книжку за другой их заглавиями. Покупал книги, бывшие ему не по карману, которые не мог читать, и носил их повсюду со словарем, чтобы расшифровать их. Множество готических букв, этого ошеломляющего излишества немецкой культуры, сводило его с ума невыно shy;симой, невозможной жаждой овладеть им. Он выяснил количест shy;во книг, ежегодно издаваемых в Германии. Оно казалось ошелом shy;ляющим, жутким. Более тридцати тысяч. Он ненавидел их с той же ненасытностью, которая снедала его. Недоумевал, как немцы мо shy;гут это вынести, как могут дышать под таким кошмарным пото shy;ком книг.

Джордж был ужасающе стиснут, обвит, оплетен лаокооновы-ми кольцами собственного безумия. Он стремился насытиться тем, что не может питать, утолить то, что не может быть утолено, успокоить то, что не может быть успокоено, дойти до конца Unendlichkeit[34], распутать густую паутину, расплести до послед shy;ней нити ткань узора, который не может иметь конца.

Стремился охватить во всей полноте, измерить во всей глуби shy;не, изречь во всей завершенности то, что само по себе неохватно, неизмеримо, невыразимо – древний германский дух, одержи shy;мую стремлением возвыситься душу человека.

А это было невозможно. Джордж сознавал это и потому нена shy;видел «их». Ненавидел снедавший его голод. Ненавидел еду, ко shy;торую ел, потому что не мог съесть всего, что хотелось. Ненави shy;дел всю людскую семью, потому что сам принадлежал к ней, по shy;тому что в нем была ее кровь, потому что двойники-демоны его души раздирали его в бесконечной войне. Ненавидел морду гро shy;мадной свиньи, покрытую складками шею ненасытного живот shy;ного, потому что сам испытывал такой же неутолимый голод и не видел ему конца. В нем таились две противоположные силы ду shy;ши и наследия, и теперь они ежедневно сражались на поле битвы, где победителя быть не могло, где он попался в собственную ловушку, оказался пленником собственных сил, которые состав shy;ляли его сущность. Он прекрасно понимал все это, потому что оно было его созданием. И потому что сам был созданием всего этого. Люто ненавидел все это, потому что глубоко и неизменно любил. Бежал от всего этого и понимал, что убежать не удастся. Вечерами Джордж ходил по улицам. Заходил в людные места. Ему нужны были яркий, затуманенный пивными парами свет и рев, огромные рестораны. Он погружался в ревущую сумятицу Хофбрау-Хауза, включался в ритм этой ревущей жизни, ощущал тепло, бурление, прочную общность этих огромных толп, пил из глиняных кружек литр за литром холодное и крепкое темное пи shy;во. Наслаждался жизнью, шатался, ревел, пел, орал в качающую shy;ся людскую массу, чувствовал переполняющие его громадное ли shy;кование, безумную страсть, неутолимый голод, по-прежнему не мог достичь цели и не искал покоя.

47. ПОХОД НА ЯРМАРКУ

Сентябрь шел к концу, близилось время октябрьских празд shy;неств. Джордж повсюду видел объявления, возвещающие об этом событии, и куда бы ни шел, люди разговаривали о нем. В панси shy;оне на Терезиенштрассе жильцы говорили о близящихся празд shy;нествах с той вымученной шутливостью, с какой взрослые обра shy;щаются к детям – или к иностранцам, плохо владеющим язы shy;ком. Голова Джорджа была забита догадками и представлениями, но картина приближающихся празднеств складывалась у него не особенно ясная. Однако это событие стало приобретать для него некий ритуальный смысл. Он начал осознавать, что наконец-то приблизится к пониманию души немцев – словно после долгого пути через древний варварский лес внезапно застанет их у алтаря на расчищенной поляне.

Воскресным днем в начале октября, через несколько дней по shy;сле открытия празднеств, Джордж с Генрихом Баром отправились на Терезиенфельде, восточную окраину города,где располагалась ярмарка. Когда они миновали железнодорожную станцию, все ведущие к ярмарке улицы начали кишеть людьми. Большей час shy;тью мюнхенцами, но было немало и крестьян. Эти баварцы, дю shy;жие мужчины и женщины, расцвечивали толпу своими нарядами – мужчины были в украшенных искусной вышивкой коротких брюках и в чулках, женщины – в ярких платьях с кружевными корсажами, они бодро вышагивали упругим шагом горцев. У этих крестьян были совершенные тела и крепкие зубы животных. Их спокойные круглые лица были отмечены только солнцем и вет shy;ром: на них не было следов страданий и раздумий, истощающих силы человека. Джордж глядел на них с острым сожалением и с завистью – они были очень сильными, уверенными, и если мно shy;гое упустили, то, казалось, приобрели значительно больше. Их жизнь была ограничена немногими запросами. Большинство из них не прочло ни единой книги, поездка в чудесный город Мюн shy;хен представляла для них путешествие в центр вселенной, и мир, лежащий за пределами их гор, для них, по сути дела, не существо shy;вал.

Когда Джордж с Генрихом приблизились к Терезиенфельде, толпа стала такой густой, что движение замедлилось. До них уже долетали громкие шумы ярмарки, и Джордж видел многочислен shy;ные строения. Когда они вошли на ее территорию, первым его чувством было ошеломляющее разочарование. Перед ним и во shy;круг, казалось, простирался Кони-Айленд, только поменьше и потускнее. Там были десятки будок и павильонов, заполненных де shy;шевыми куклами, плюшевыми медвежатами, конфетами в оберт shy;ках, глиняными круглыми щитами и т.д. с непременными двухго shy;ловыми уродцами, толстухами, карликами, хиромантами, гипно shy;тизерами, а также замысловатые машины, предназначенные вы shy;зывать у людей головокружение: вертящиеся тележки и игрушеч shy;ные автомобили, описывающие круги по электрифицированному настилу, во всех было полно людей, визжавших от радости, когда сумасшедшие экипажи сталкивались и служитель разводил их.

Генрих Бар принялся смеяться и таращиться, как ребенок. Детская способность всех этих людей веселиться была порази shy;тельной. Подобно детям они, казалось, совершенно не уставали от всего этого безвкусного зрелища. Здоровенные бритоголовые толстяки с морщинистыми шеями катались на этих вертлявых, сталкивающихся машинах или без конца кружились, сидя на поднимающихся и опускающихся деревянных конях каруселей.