44. ВРЕМЯ – ЭТО МИФ

Джордж уехал, чтобы забыть Эстер, но только и делал, что вспоминал о ней. Он заболел от страдания, от мыслей о покину shy;той женщине, и от его болезни не было лекарства. Руки и ноги его стали непослушными, вялыми, сердце лихорадочно билось в удушливом ритме, внутренности ослабли, горло жгло, грудь сдавливало от жуткого несварения желудка. Он не мог перевари shy;вать пищу, и его тошнило по нескольку раз в день.

Ночами, после лихорадочного хождения по лондонским ули shy;цам до трех-четырех часов, он укладывался в постель и погружал shy;ся в болезненное забытье, в котором события и люди из прошлой жизни входили в настоящую, но сознавал при этом, что видит сон и может прекратить этот отвратительный транс в любую ми shy;нуту. Наконец ранним утром, когда люди шли по улице на рабо shy;ту, он крепко засыпал и лежал, как опоенный, до полудня.

Пробудясь, Джордж через час-другой жутко уставал; его разум непрестанно бился в каком-то надоедливом ритме, и в каждом ударе, словно боль, трепетала Эстер. Он заставлял разум сосредо shy;точиваться на всевозможных предметах, но ему приходилось от shy;рывать его от этого наваждения, как изможденный бегун отрыва shy;ет от дорожки отяжелевшие ноги; глаза его были усталыми, и он постоянно щурился, силясь сосредоточиться.

Наконец в минуту мучительной тоски и полного упадка во shy;ли Джордж устремился в контору «Америкен Экспресс» и обна shy;ружил письмо от нее. Тут ему показалось, что трех месяцев со shy;мнения, ненависти, горечи не было, и он понял, что любит ее больше жизни.

Джордж думал об Эстер постоянно, однако не мог припом shy;нить, как она выглядит. А если и вспоминал, то не один ее облик, а множество, они появлялись, исчезали, менялись, смешива shy;лись, переплетались в таком ошеломляющем мельтешении, что ни единый образ ее лица не задерживался, и он не мог увидеть ее неподвижной, четкой, неизменной. И это наполняло его сердце жуткими сомнениями, недоумением, смятением, так как ему внезапно вспоминалось, что можно увидеть лицо всего несколь shy;ко раз в жизни, и, однако, оно запечатлеется в памяти единым, незабываемым, неизменным образом.

А потом он обнаруживал, что точно так же обстоит дело с те shy;ми, кого лучше всех знал и больше всех любил: когда пытался вспомнить, как они выглядят, то видел не один облик, а множе shy;ство, не одно лицо, а целый рой лиц.

Во второй половине дня Джордж отправлялся пешком к окс shy;фордскому почтовому отделению узнать, есть ли ему письма. Когда подходил к зданию почты, сердце его лихорадочно колоти shy;лось, ноги дрожали, в животе холодело. Он с отчаянным нетер shy;пением дожидался, пока служащий неторопливо перебирал тол shy;стую пачку, смотря, нет ли ему писем. Служащий намеренно не спешил, и Джорджу хотелось вырвать у него письма и самому их просмотреть.

Когда Джордж видел, что письма есть, сердце его начинало ко shy;лотиться, как молот, он бывал вне себя от надежды и предвкуше shy;ния. Но если писем от Эстер не оказывалось, сникал, словно их не было вовсе. Все прочие его не интересовали; он равнодушно совал их в карман и уходил, душа и сердце ныли у него от горя и отчая shy;ния. Облачные, влажно-серые небеса словно бы обрушивались на него и ломали ему хребет, жизнь его тонула в океане зловещей, безнадежной серости, из которого не было спасения.

Но если приходило письмо от нее, Джорджа, едва он видел ее тонкий, уверенный, изящный почерк, охватывало чувство хмель shy;ной радости и торжества. Он вырывал письмо из руки служаще shy;го, жадно читал, не сходя с места, и чувствовал, что в стихах ве shy;личайших поэтов нет таких очарования, истины и любви, какие были в письме. И поднимал взгляд, ликующе смеялся, глядя на служащего, который дал ему письмо, так как чувствовал, что этот человек один из его лучших друзей на свете.

Этот человек запомнил Джорджа, ждал его, и когда Джордж появлялся, тянулся за стопкой писем и начинал перебирать ее еще до того, как он подходил к окошку. Однажды, когда Джордж дочитал письмо и поднял на него взгляд, этот человек смотрел на него спокойно, серьезно, пристально. Джордж улыбнулся ему и торжествующе потряс зажатым в кулак письмом, служащий не ответил улыбкой, как зачастую. Он легонько, быстро, серьезно потряс головой и отвернулся.

Хуже всего бывало по ночам. Ночами, когда Джордж сидел у себя в номере и слушал, как ветер с сумасшедшей тоской вздыха shy;ет в огромных деревьях, безумие снова возвращалось к нему, и он думал о Нью-Йорке. За темным, бескрайним океаном легендар shy;ный город возносил над землей свое сияние в зловещих чарах но shy;чи, и Джордж вспоминал о громадных, непристойных ночных авеню, о гигантской улице нежити, снова видел лица в клоаке, где обитала нежить, – лица стервятников, крыс, лисиц, репти shy;лий, свиней – и не мог поверить, что эта клоака существует, что была знакома ему.

Клоака возносила свое сияние в каком-то недобром волшеб shy;стве времени, в какой-то легенде о настоящем или вечном, в ка shy;ком-то зловещем кошмаре, снящемся ему в сновидении, Джорд shy;жу невыносимо хотелось вернуться, взглянуть, там ли она – и снова отыскать, увидеть, узнать лицо Эстер с его странной, мучи shy;тельной загадкой.

Он видел ее лицо, постоянно меняющееся, радостное и любя shy;щее, здоровое и сияющее, теперь навсегда утвердившимся в том мире зловещей ночи, вокруг нее сразу начинала виться нежить, снова возрождались отвратительные образы жестокости, веро shy;ломства, отчаяния. Видел ее окончательно утвердившейся в этом гнусном мире жизни-в-смерти, отвратительной, извращенной, бессмысленной жизни в тщеславии, ненависти и зле. Безумие жалило его, словно змея, и червь снова высасывал его жизнь.

Введенный в заблуждение той легендой о волшебстве време shy;ни, Джордж силился околдовать Эстер за темным океаном, уло shy;вить ее жизнь в сеть своего отчаяния, вырвать ее из этого мира, удерживать, беречь, охранять своей любовью, направить на нее такой яркий, беспощадный свет, такие безграничные желания, жажду, чтобы они пронеслись к ней сквозь темноту через полми shy;ра, хранили ее для него от всякого вероломства – и так минута за минутой, пока не кончалась ночь.

Однако пока Джордж сидел, силясь управлять каждым ее по shy;ступком, каждым мигом ее жизни, следовать за ней шаг за шагом с этими ревностными стражами желания, он бывал опять-таки вве shy;ден в заблуждение временем, упускал из виду, что часы для Эстер бьют по-другому, что вероломная ли, верная, порочная ли, хорошая или плохая, она живет в другой стране, в другом времени, что она спит, когда он думает о ней, бодрствует, покуда он спит, живет в тем shy;ноте и страсти зловещей ночи, когда у него светлый день, и все по shy;ступки, страсти, вероломства, бедствия, которых он страшится, ли shy;бо давно, вот уже пять часов, как позади, либо еще впереди.

Время представляет собой миф и тайну: у него множество ли shy;ков, оно налагает свой отпечаток на все образы мира и преобража shy;ет их странным, неземным сиянием. Время собрано в огромных часах и висит в башнях, тяжеловесные колокола времени оглаша shy;ют темноту спящих городов, время бьется слабеньким пульсом в часиках на женском запястье, время дает начало и кладет конец жизни всех людей, и у каждого человека свое, особое время.

Ночью мужчина пишет из чужой страны возлюбленной, на shy;правляет любовь и жажду через громадную, темную пустоту ноч shy;ных морей, пытается передать свои пыл и безумие, спрашивает: «Где ты сейчас, в каком месте?». Слышит шаги на пустой улице, колокола времени отбивают для него три часа, он пишет: «Что делаешь ты в это время дома? Спишь? Одна? Слышишь ли шаги на пустой улице; и думаешь ли обо мне? Или нашла новую лю shy;бовь и в эту минуту нежишься в объятиях другого любовника?». Потом, когда шаги на улице замирают, когда громкие раскаты ударов колокола затихают в воздухе, он колотит себя в муке и от shy;чаянии, думает о преданной любви, но он забыл, что верна она ему или нет, время у нее другое, и дома часы бьют десять.