Шона поразила роскошь ее туалета, хотя он мало в этом смыслил. Он повторил вопрос:
— И что вы надумали?
И опять услышал прежний ответ:
— Помогите мне от них избавиться. Сделайте так, чтобы они больше не светили.
Ее глаза излучали столь необыкновенную энергию, что совладать с нею ему было не по силам.
— Но ведь звезды там не для того, чтобы делать вам больно. Это их место. Они там всегда были и будут,
— В таком случае я не хочу быть.
Ему захотелось увести ее отсюда, туда, на городскую сторону, где она могла бы отвлечься от своих мрачных мыслей.
— Не бойтесь, я с вами. Не думаете же вы, что я сделаю вам больно? — уговаривал он ее, как ребенка.
Она коснулась его руки, но это легкое прикосновение обернулось вдруг судорожной хваткой.
— Нет-нет, вы не причините мне боли. От людей я этого не жду. У людей есть сердца. До них можно достучаться. Людям можно сказать: «Оставьте меня…»
— Пока я здесь, вам нечего беспокоиться. Хотите держаться за меня крепко — пожалуйста. Можно еще крепче, можно обеими руками.
По ее телу пробежала дрожь.
— Вы скоро уйдете, а я опять останусь с ними одна.
Шон обнял ее за плечи. Впрочем, не вкладывая ничего личного в свой чисто защищающий жест: так мужчина может прижать к себе девочку-подростка, которая заблудилась. В обнимку прошли они несколько шагов — из полосы света, который дал ему возможность разглядеть ее как следует, во тьму, и снова в полосу света, и снова во тьму.
Шон никак не мог решить, что ему с нею делать. Нельзя же теперь, сняв ее с парапета, дотронуться в знак прощания до шляпы и уйти. Отвести ее домой? Это вряд ли приведет к добру: она ведь, наверное, оттуда и пришла, незадолго до того как оказалась на мосту. Вызвать «скорую» и отвезти в больницу, где она будет под наблюдением? Это ее еще больше напугает, а она и без того вся дрожит.
Потихоньку, шаг за шагом, с короткими остановками, они дошли до того места, где была оставлена сумка с вытряхнутым из нее содержимым.
Ее вид не вызвал у девушки никакой реакции. Она не проявила ни малейшего желания поднять ее. Пришлось Шону самому, одну за другой, собрать в сумку все вещи. Дойдя до разбитого флакончика с духами, он вопросительно взглянул на нее:
— Это не нужно, да? — И столкнул осколки с парапета.
Девушка промолчала. Словно не знала, о чем речь. А если и знала, не обратила внимания.
Он вспомнил о странствующих банкнотах, которые подобрал на тротуаре, вытащил их из кармана и добавил к остальным.
Разбитые часы, от которых осталось одно название, протянул ей.
Она взглянула на них с каким-то тупым удовлетворением и выдохнула:
— Хоть их я заставила остановиться. — Ее ресницы дрогнули. Она, видимо, сдержала острое желание взглянуть на небо. — А этим хоть бы что!
Незнакомка вернула ему часы, совершенно равнодушно, как будто они принадлежали кому-то другому, а ее попросили только взглянуть на них. Шон раскрыл ладонь, и они скользнули в сумку, сверкнув напоследок лучиками бриллиантового пояска.
Ну вот и все. Шон закрыл сумку и протянул девушке.
Взять ее она не проявила желания. Прежнее стремление избавиться от всего лишнего было, вероятно, еще сильно в ней, не важно, сколько прошло времени.
Ему пришлось проявить настойчивость:
— Но она же вам еще понадобится!
— Нет, — кротко ответила она. — Но раз уж вы настаиваете…
И сунула сумку под мышку — многие женщины, он видел, носили сумки именно так.
И тут Шон задал ей вопрос… и тотчас пожалел об этом. Вопрос прозвучал по-дурацки. Он получился еще более дурашливым, чем тот, первый, обращенный к ней на мосту.
— Ну что, вы все взяли?
Его слова прозвучали так, будто он оказал ей услугу при посадке в автобус или на поезд: что ж, бывает, вышла не на той станции или остановке и он помогает ей уехать.
— Да, — ответила она, — все на месте. Часы, кошелек, моя жизнь и мой ад.
Он ощутил укол от ее слов, но решил промолчать, что бы она ни говорила — ей никого не убедить в том, что для него единственно верным поступком было позволить ей спрыгнуть с моста.
— Перейдем здесь?
Шон вел ее туда, где проходили транспортные маршруты. Им было необходимо вернуться в город. Он продолжал легонько придерживать ее за плечи, незаметно направляя в нужную сторону.
Она не сопротивлялась, но стоило им приблизиться к первому же бордюру, как спросила:
— Куда вы меня ведете?
— Вероятно, туда, где можно спокойно посидеть и поговорить.
Девушка угадала его мысли:
— Подальше от реки?
— Есть места и повеселее, — словно оправдываясь, заметил он.
Она промолчала, но он знал, что у нее на уме: «Но река дает успокоение».
— У меня вон там машина, — сказала она чуть погодя, как будто только что вспомнила об этом.
— Что же вы раньше молчали? — воскликнул он, остановившись.
Они свернули в указанном направлении. Машина стояла на дороге по другую сторону моста, была скрыта деревьями и почти не видна с того места, где он нашел первый банкнот. Когда они подошли ближе, на фоне рассеянного света дороги четко выделился силуэт машины — низкого, сделанного на заказ родстера блестящего лакричного цвета. Пятна света дуговых ламп, пробивавшихся сквозь листву деревьев, перемежались на капоте, багажнике и крыше кузова.
Шон присвистнул.
— Ваша? — Шутка вышла грубоватой, но добродушно, как он того и хотел. — И вы хотели ее бросить? Как же у вас хватило смелости?
Она не ответила. Как будто не могла понять, что же тут такого особенного. Шон сел за руль.
— Ключи у вас?
— Я их, по-моему, оставила в замке.
Он нашел их у себя под ногами.
— Забавно, правда? Если бы вам понадобилась эта машина, ее бы здесь, скорее всего, уже не было. А раз нужды нет, вот она, тут как тут.
Шон нажал какую-то кнопку, и кипящий поток платины залил дорогу, создав под деревьями полдень. Он убавил свет.
— Да, не машина, а сказка! — не удержался детектив и провел рукой по ветровому стеклу.
— Отец подарил ее мне на восемнадцатилетие…
Развивая затронутую тему, можно было выведать и кое-что еще.
— Сколько же она у вас?
— Чуть больше двух лет.
Значит, не ошибся — ей двадцать.
Девушка продолжала стоять у дверцы, как будто он, перестав поддерживать, лишил ее способности двигаться. Шон хотел, чтобы она заняла соседнее сиденье, а потому предложил ей то, что намеревался предложить еще на мосту, — как средство привлечь, расположить ее к себе. Он достал сигареты, но пачку не протягивал, а спросил:
— Хотите?
Она опустилась на сиденье рядом, скорее всего еще не отдавая себе отчета в том, что делает. Одной рукой он поднес зажженную спичку, а другой потянулся и захлопнул дверцу — мало ли что ей взбредет в голову!
Он наблюдал за ней, повернувшись в ее сторону и упершись локтем в спинку сиденья.
— Итак, давайте поговорим. Не возражаете?
Она мотнула головой, и он не понял, что это могло означать: была ли она не против или же решительно отказывалась.
Сейчас она казалась такой жалкой, такой измученной, что ему вдруг захотелось обнять ее по-настоящему. И он сжал правой рукой запястье левой, словно надел на нее наручник, и, крепко держа, откинулся на сиденье.
Девушка смотрела себе под ноги, и он знал почему: чтобы не смотреть вверх; страх ее не проходил, звезды по-прежнему не давали ей покоя.
— И кто же он?
Она наконец улыбнулась:
— Я еще ни разу не была влюблена.
Шон подумал о сумочке, о банкнотах, подобранных на тротуаре.
— Деньги, кажется, тоже не причина?
Ее улыбка перешла в смех. Смех скорбный, невеселый. Она ответила одним-единственным словом:
— Деньги?!
Так говорят о пыли. Или о чем-то таком, что не заслуживает внимания.
Тогда он сам ответил на свой вопрос:
— Я там и думал.
Он задумчиво провел рукой по ободу рулевого колеса.
— Выходит, не любовь и не деньги. А может, вас чем-то напугали медики? Только ведь и они ошибаются, и они не всегда все знают.