За танком взрыв, другой!.. Бежим туда. А там уже все аккуратно сработано. Солдат стоит и шатается. «Я, — говорит, — тут им… закончил войну…» — говорит и падает.

— Вот и вся история, — усмехается Данилов, — хотя не совсем вся, потому что, когда я этого солдата провожал в санбат, произошел один интересный раз говор, но об этом как-нибудь потом.

— Правильно, — облегченно вздыхает Вощин.

Несколько секунд они с Даниловым глядят в глаза друг Другу, потом разом перемигиваются и уж совсем дружелюбно хохочут.

А где-то уже за Барабинском маленький сержант вдруг поднялся ночью, беспокойно потоптался среди узлов и чемоданов, потом присел рядом с Вощиным.

— Ты понимаешь, друг, — заговорил он вполголоса. — Душа раздваивается. Если в Новосибирске остаться, так что я там буду делать? Ни родных, ни друзей. Голову приткнуть негде. Специальность тоже — знаешь, какая, — парикмахер. Не помирюсь теперь с этим.

— Бывает, — словно сквозь дремоту, но в то же время настороженно промямлил Вощин.

— Во-во! — оживился сержант. — А что если мне податься в Кузбасс? Как думаешь?

— В Кузбасс? — Вощин привстал.

— Ну, конечно, вот чудак!

— Отчего же, можно и в Кузбасс… Только ты же не шахтер, не металлург?

Данилов отмахнулся:

— Это неважно! Кто же шахтером родится?

Разговор заметно обеспокоил Вощина. Он минут пятнадцать поворочался с боку на бок, но, так и не заснув, вышел в тамбур.

Звездная широкая ночь неслась за окном все назад, Назад… Перелески темными гуртами то подбегали к самому поезду, то стремительно отскакивали прочь, А сквозь грохот колес был отчетливо слышен миллионоголосый стрекот кузнечиков. Казалось, весь мир населен кузнечиками, что-то старательно, почти неистово кующими под каждой былинкой, под каждым листочком.

Надышавшись вволю упругим ветром, Вощин ото* шел в глубь тамбура. Может, он неправ, обманывая Данилова? Может быть, следовало сделать как-то по-другому? Рассказать ему всю правду?

Вощин вспомнил сейчас, как в первую же встречу с Даниловым в Берлине они разговорились по пути в санбат.

— Сибиряки, земляки! — обрадовался Данилов. — Эх, Сибирь, Сибирь… Далеко матушка!

Но Сибирь велика — уточнять стали: откуда? Оказалось, рядом живут — один в Новосибирске, другой в Кузбассе.

— Так ты из Кузбасса? С Березовского рудника? — удивился сержант. — Ну, дорогой, за такой удачей мне нужно всю жизнь гоняться. А ну, подожди, садись. Вот так. А теперь выкладывай: Тоню Липилину знаешь? Есть, есть там такая, не крутись! Знаешь? Я тоже. На Брянском встречались. Ранена там была дважды, потом опять воевала, потом мы потеряли друг друга.

Адреса домашнего не имею. Вот горе! Ну?..

— Может, на перевязку сначала? — попробовал увильнуть Вощин.

— Ладно, ладно! — запротестовал Данилов. — Не умрем. Все равно через час в бой. Выкладывай.

Пришлось выкладывать. Тоню Липилину Вощин, конечно, знает, потому что она ему приходится двоюродной сестрой. Известно ему, что девушка воевала, а теперь…

— Адрес? — перебил Данилов.

— Вот и с адресом тоже. Не известен адрес… Скорее всего переменила она место жительства… — Вощин густо покраснел под неотступным взглядом сержанта.

Разговора по душам не получилось. А когда они возвращались из санбата, Данилов, криво усмехаясь, сказал:

— Значит, сестра? А что ж ты так крутишься, будто тебя припекают? Имей в виду, я ведь все равно после демобилизации съезжу на этот рудник… Такое мое решение.

Трудно пришлось тогда Вощину, да и потом не легче было. Но что он мог сделать? Сказать всю правду? Сказать, что да, Тоня на руднике, вернее в соседнем городе, в госпитале, что «не видят ее глазыньки свету белого», как написала однажды тетка Мария?

Нет, это он не мог сделать — нестерпимо жалко было и сестру и солдата-товарища, невмочь было бы смотреть на то, как в глазах Данилова погаснут теплые огоньки… Пусть уж это как-нибудь по-другому произойдет.

— А может быть, все образуется? — вслух спросил Вощин и, выбросив окурок в окно, оглянулся.

В двух шагах от него стоял Данилов. Хотел обойти его сторонкой, но тот только шире расставил ноги.

— Степан, ты твердо решил в Кузбасс? — Сержант даже головой крутнул.

— Твердо. Мне надоело ходить вокруг этого. Давай разом договоримся. Я хочу видеть Тоню, и пусть она сама скажет окончательное слово. Это она скажет, будь уверен. Но еще не в этом вся суть, не потому только еду именно на тот же рудник, что и ты. Есть там такой человек, единственный для меня на всей земле… Гвардии капитан Рогов… — Данилов помолчал, а потом уже тише закончил: — Роднее брата мне этот человек. Расстались еще на Одере. Я должен видеть его. А тебе не буду надоедать, ночевки не попрошу.

Вощин гневно насупился.

— Ну-ну! — примирительно толкнул его Данилов. — Знаю, что солдаты порядочная публика. Я хотел только выяснить обстановку.

Едва ли им принес удовлетворение и этот разговор. Но Данилов вновь ожил, бегал на станциях за кипятком, без устали наигрывал русские, хватающие за сердце, песни и приобрел в вагоне немало почитателей.

От Новосибирска в соседнем купе ехала молодая женщина с шестилетним шустрым сынишкой. Мальчуган сразу же пошел по вагону, с живейшим любопытством прислушиваясь к разговору взрослых и сам охотно завязывая беседы. Но где бы он ни был, чем бы ни занимался, а с первой же минуты не выпускал из виду Данилова с аккордеоном. Чудесный перламутровый инструмент заворожил его. Наконец он осмелился и мимоходом тронул одним только пальцем серебряный клавиш инструмента.

Данилов подмигнул товарищам:

— Серьезный мужик!

Через минуту они познакомились, а через пять подружились. Поэтому довольно легко удалось выяснить, что Валерий очень обстоятельный человек. Во-первых, у него необыкновенная мать, — горный инженер; во-вторых, едут они сейчас из отпуска к себе на рудник, где живет бабушка и где Валерий думает заняться рыбной ловлей. Между прочим, рыбная ловля — это только так, для потехи, а вообще-то он твердо решил тоже стать горным инженером.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что и бабушка у Валерия тоже не такая, как у всех соседских ребятишек.

— Н-е-е-т! — мальчуган машет рукой по адресу всех остальных бабушек и пренебрежительно выпячивает нижнюю губу. Собственная бабушка Валерия — мать-героиня называется. — Только… — Валерий подмигивает и с видом глубочайшей доверительности громко шепчет на ухо Данилову: — Только если по правде, на честное слово, то она никакая не мать, а бабушка.

Это он точно знает. Потому что если мать, то обязательно молодая, красивая, как вот у него.

— Ишь ты! — удивляется Вощин. — А где же твой папка? Тоже на руднике?

От окна быстро повертывается мать Валерия. Глаза у нее большие, испуганные. Сердце Данилова тревожно сжимается. Привстав, он энергично подмигивает Вощину.

— А он воевал с фашистами, он сильный! — охотно восклицает мальчуган. — Ты тоже воевал? А почему папу не видел?

Солдаты переглядываются, лица их словно бы сереют. А Валерий все настойчивее спрашивает:

— Он большой — мой папа… Ты видел его?

— Вот что, дорогой, — спокойно перебивает мальчугана Данилов, — приедешь домой, отправляйся сразу же на рыбалку. А потом учись на инженера. Папа твой вернется — это я точно знаю.

— Ты его видел?

— Видел, родной! — голос сержанта чуть заметно дрогнул, глаза стали пустыми, невидящими. Но он сейчас не глазами, а занывшим сердцем видел тысячи безыменных могил на полях родины, на берегах Буга, Вислы, Одера… Падают дожди на неприметные холмики, поднимаются буйные травы вокруг, колосятся необъятные хлебные нивы… — Играй, родной! — Данилов ставит огромный аккордеон Валерию на колени и, заметив благодарную улыбку на лице его матери, отвертывается и долго не может зажечь спичку.

— Да ты не тем концом чиркаешь, — замечает Вощин.

— Оставь! — сурово обрывает сержант.

В Белове, выглянув из окна, Валерий кричит на весь вагон так, что в ушах звенит: