Итак, при скрещивании признаки растений не «сливаются» и не «разбавляются».
У гибридов первого поколения признаки никогда не бывают «принципиально новыми». Каждый из них заимствован у одного из родителей. У потомков растений с красными и растений с белыми цветами — цветы красные. У гибридов Горохов, дававших желтые и зеленые горошины, зерна всегда желтые. Признак одного из родителей господствует; он то ли вытесняет, то ли подавляет соответственный признак другого.
Но в следующем поколении картина обязательно меняется. У части детей растений-гибридов иной облик: у них снова проявляются признаки «вытесненные», исчезнувшие, «отступившие», невидимые у гибридов-родителей — на них распустились уже не красные, а белые «бабушкины» цветы, а в бобах, кроме желтых, очутились зеленые зерна или морщинистые «под одной крышей» с гладкими.
И здесь Мендель отмечает то, что не зарегистрировали его предшественники.
…Признаки, «отступившие» у родителей, комбинируются с «родительскими» мозаично, случайно. Они не зависят один от другого. Окраска цветка унаследовалась от «бабушки», форма зерна — от «дедушки», а окраска зерна может быть снова «бабушкина». Эта «путаница» повторяется с потрясающей закономерностью. И чтобы определить эту закономерность, необходимо отойти, оторваться от конкретности цвета, формы, гладкости и морщинистости и искать язык логической схемы.
…Из всего рабочего архива сохранился лишь один-единственный, да и то пострадавший от чьих-то рук, лист с расчетами. Но известен итог: впервые в биологии для осмысления ее закономерности Мендель применил математическое кодирование.
Большими А, В, С, D, E, F, G он обозначил «доминантные», господствующие, подавляющие признаки; малыми а, Ь, с, d, e, f, g — «рецессивные», отступающие.
Мы не знаем сейчас, на каком этапе работы он пришел к осознанию целесообразности именно этого способа решения своей задачи. Мы не знаем, как он обрабатывал свои данные поначалу. Но он искал принципы процесса, а принципиальные схемы всегда абстрактны.
Логика физического наблюдения господствовала в работе бывшего помощника ассистента на кафедре Христиана Доплера, и каждый из выводов был сформулирован им с предельной завершенностью. Вот так:
«В этом поколении наряду с доминирующими признаками вновь появляются также рецессивные со всеми их особенностями и притом в ясно выраженном среднем отношении 3: 1».
Каждому из выводов предшествовали тщательные статистические выкладки. К статистике биология его времени тоже была еще не приучена.
Но зато она приучилась к ней позднее. Менделеву статистику изучали чуть ли не под микроскопом, и было отмечено, что данные его наблюдений абсолютно совпадают с логической схемой, с «вероятностным ожиданием». Отклонений удивительно мало! И семьдесят пять лет спустя его последователь, генетик Рональд Фишер высказал подозрение:
— А не обманывали ли Менделя садовники аббатства, которым он, наверное, поручил вести наблюдения? Не округляли ли они чисел, чтобы сделать патеру Грегору приятное?…
Несчастный патер Алиппиус Винкельмайер! Бедный патер Иозеф Линденталь!… На фотографии капитула святого Томаша Линденталь специально снялся рядом с Менделем; он демонстративно рассматривал цветок фуксии, который Мендель столь же демонстративно, дабы подчеркнуть, что он не просто монах, держал перед собою и тоже, словно впервые, изучал сквозь очки.
«Детальная реконструкция его (Менделя. — Б. В.) программы, — писал Фишер, — сталкивается, однако, с противоречиями. Серьезное и почти необъяснимое различие все же проявляется в одной серии результатов, где наблюдаемые цифры точно совпадали в отношении… какое ожидал сам Мендель, но которое значительно отличается от того, что нужно ожидать, если бы его теория была уже откорректирована, как это было сделано в позднейших исследованиях… Остается возможность того, что Менделя подвел некий ассистент, который знал слишком хорошо, что ожидалось от эксперимента».
Итак, суровый Фишер обвинил — нет, не Менделя, а тихих августинцев Винкельмайера и Линденталя — в фальсификации эксперимента. В 1936 году, когда Фишер произвел ревизию менделевской статистики, об их участии известно не было. Поэтому все возражения поначалу строились на том, что Мендель все эксперименты ставил сам, а его добросовестность — вне сомнений. Затем возникло предположение, что Мендель выпалывал «дефектные» экземпляры растений, которые вели себя «неподобающим образом» — например, если скрещивания у него не получались. Выпалывал с грядок и исключал из подсчетов. Такое объяснение было, например, использовано автором этих строк в повести «Боги Грегора Менделя»:
«Он был истым сыном века — века, в который события текли много медленнее, чем сейчас, и можно было вспомнить, что именно на этом цветке была обнаружена жучиха, а когда он обрывал пыльники с этого, то соскользнул пинцет. А здесь он отвлекся, потому что принесли записку от фрау Ротванг, а здесь и здесь работал рассеянно после того, как был прочитана та записка».
Читатель согласится, что трудно устоять перед соблазном столь простым способом объяснить происшедшее. У этих Доводов был всего один недостаток: аргументам строго научным противопоставлены аргументы не научные, а бытовые, и, как далее оказалось, конечно, неверные. Каково же было автору, когда в его руки попала вышедшая в 1965 году работа английского ученого Гевина де Вира, отстаивавшего те же взгляды, что и Фишер. Так как многие твердили, что садовников не было и, значит, поэтому обвинение беспочвенно, де Вир сообщил, что по полученным им данным Менделю помогали Винкельмайер, Линденталь и, конечно, садовник Мареш. Тут можно было бы приняться возражать, что, мол, помогали они ему в садовых работах, а не в подсчетах, не в статистике, но все это уже выглядело бы совсем не серьезно.
Фишеровская атака на «Опыты» так или иначе гальванизировала легенду об удачливом дилетанте-монахе, которому посчастливилось стать отцом генетики. Именно поэтому генетики и историки науки не раз к ней возвращались, и, наконец, уже в 1966 году в свет вышла работа Вайлинга «Не слишком ли «точным» был Мендель в своих опытах? — Исследование по х2 -тесту и его значению для оценок генетических механизмов расщепления».
Вайлинг заново восстановил год за годом всю историю работы Менделя и обратил внимание на замечание самого Менделя о том, что у него всходили не все сеянцы. В одном случае было прямо указано, что из 556 зерен было получено 529 растений, в другом — 639 из 687 и так далее. Зерна могли склевать птицы, их могла повредить зерноедка. Определяя «ожидаемый результат», Фишер не учел этого так называемого «эффекта отбора». Правда, здесь был слегка повинен и сам Мендель. В своих выкладках он не указал всех необходимых поправок. (Что ж, используя новый для своего времени метод анализа, он был вправе и упустить и просто не знать тех тонкостей, которые спустя век стали для его преемников-генетиков привычным делом!)
Не станем пересказывать всех позиций строгого математического переследствия «по делу Менделя — Фишера», к которому в качестве эксперта был привлечен даже электронно вычислительный агрегат. В его итоге было показано, что ре зультаты Менделя достаточно плохи в сравнении с вероятностным ожиданием. Они лишь чуть лучше, чем. У исследователей, которые повторяли его эксперименты полве ка спустя, и потому должны быть признаны абсолютно Достоверными.
Патеры Винкельмайер и Линденталь были реабилитированы.
Но вернемся из двадцатого века в девятнадцатый.
Итак, Мендель вычленил в эксперименте элементарное различие и заставил опыт давать ответ односложный и однозначный. Мендель ввел новые понятия: доминантный признак и рецессивный признак. Он утвердил, что единообразие признаков у первого поколения гибридов — это всеобщий для гибридов закон. Он показал, что далее признаки комбинируются свободно, но расщепление признаков у потомства гибридов происходит всегда в одних и тех же пропорциях. Он рассчитал возможные комбинации для расщепления по двум и трем признакам.