Глава LXV

— Что с вами, миленький? — стала спрашивать Анна Петровна, забеспокоившись и не понимая, что случилось. — Голубчик, что же это с вами? — повторила она. — Говорите, ради Бога!

Саша Николаич отнял руки от лица и оно у него было такое радостное и такое счастливое, что Анна Петровна сама заулыбалась, взглянув на него.

— Если бы вы знали, графиня, что со мной делается! — воскликнул он.

— Да я вижу, миленький, но понять ничего не могу! Почему вас так обрадовало это письмо?

— Потому что оно вернуло мне спокойствие и сделало меня богатым!

— Я все-таки ничего не понимаю, миленький! Вы мне толком скажите…

— Ну, хорошо! Я скажу вам. Ведь это письмо написано кардиналом де Роганом аббату Жоржелю, который был его секретарем!

— Да… аббату Жоржелю!

— Этот аббат Жоржель — мой отец!

Анна Петровна вдруг тихо ахнула и суетливо замотала своей сухонькой седой головкой из стороны в сторону. Потом она, легко засеменив, кинулась в сторону и возвратилась к Саше Николаичу опять, взяла его обеими руками за голову и жадным, пристальным взглядом стала напряженно смотреть ему в лицо.

— Как я не заметила этого раньше?! — тихо произнесла она, опуская руки. — Похож на него, вылитый отец!..

У взволнованного и без того Саши Николаича спутались мысли и он, сам не зная почему, пробормотал:

— Да! Все находят, что я похож на отца!

Хотя, кроме старого француза Тиссонье, других из этих «всех» никого не было, Саша Николаич не знал в эту минуту, что говорил.

— А мать? Мать? — повторила Анна Петровна. — Вы слышали о ней что-нибудь?

— Я знаю только, что я родился от русской, в Амстердаме в 1786 году.

Голова Анны Петровны затряслась и конвульсивная дрожь пробежала по всему ее телу. Она хотела снова поднять свои дрожащие руки, но они бессильно упали.

Сейчас же, словно новый прилив жизни и бодрости охватил ее, она с внезапной силой почти крикнула:

— Так это он!.. Это — ты?! Ты… мой миленький Саша?

Она бросилась к нему, охватила его, притянула к себе и прижалась к нему, и беззвучные, страстные рыдания заколыхали ее всю.

Саша Николаич не разумом и не рассуждением, а чувством понял, что Анна Петровна была его матерью.

— Матушка… мама… — силился выговорить он ребяческое слово, с которым ни к кому еще в своей жизни не обращался.

Его горло сжалось, глаза заморгали и он почувствовал, что слезы щекочут его щеки и льются неудержимо. Но он и не хотел сдерживать эти блаженные, счастливые слезы.

Они плакали оба.

Словами между ними было сказано немного. Только Анна Петровна, немного придя в себя, проговорила, показав на письмо:

— Это он мне отдал как доказательство того, что ты никогда и ни в чем не будешь нуждаться в жизни!

И они снова залились слезами.

…………

Прошло немного времени — и Анна Петровна с Сашей Николаичем подъехали в его карете к гостинице, где он жил.

— Лучший номер! Два номера… Все, что у вас есть самого лучшего и дорогого! — приказывал Саша Николаич в вестибюле засуетившемуся управляющему, ведя под руку старушку.

— У нас есть прекрасные комнаты! — услужливо хотел было распространяться француз-управляющий.

— Я все их оставляю за собой! — сказал Саша Николаич. — Куда идти?

— Сюда! Сюда, пожалуйста!..

— Внизу?

— Да-с, внизу, если угодно.

— Я нарочно беру внизу, чтобы тебе не было нужды подыматься по лестнице! — сказал Саша Николаич старушке, произнеся это слово «тебе» дрогнувшим, особенно счастливым голосом.

Старушка только крепче оперлась на его руку и прижалась к ней.

Анна Петровна была помещена в целый апартамент, который, обыкновенно, занимали только члены посольств, случайно приезжавшие в Петербург. Комнаты были убраны великолепно, но Саше Николаичу этого показалось мало. Он потребовал еще ковров, мягкой мебели, добавил двух горничных, чтобы они служили исключительно Анне Петровне, приказал, чтобы экипаж всегда был к ее услугам, сам побежал распоряжаться, чтобы поскорее подавали «чай» с сандвичами и печеньем. Ему хотелось всюду попасть и всюду быть в одно и то же время: сидеть с матерью и, вместе с тем, бежать и приказывать, чтобы все сделали для нее как можно лучше.

Орест, без дела слонявшийся по гостинице, понял, что теперь Саше Николаичу не до него, и не попадался ему на глаза. Но после обеда, когда Анна Петровна немного легла отдохнуть, он поймал-таки Сашу Николаича и заявил ему очень серьезно:

— По случаю вашей семейной радости, позвольте моравидисы!

Саша Николаич прыснул от смеха и достал бумажник. Ему попалась сторублевая бумажка, он хотел отдать ее Оресту, но тот с достоинством отступил на шаг и, величественно отведя руку Саши Николаича, сказал:

— Много!.. Такого давления капитала не выдержу!.. Все равно за окно выкину! Позвольте обыкновенную порцию, с тем, чтобы завтра повторить…

И, получив «обыкновенную порцию», он ушел совершенно довольный.

Глава LXVI

Анна Петровна сначала не очень беспокоилась исчезновением Кости, потому что, как оказалось, ему и раньше случалось пропадать на целые сутки и более. Она только попросила Сашу Николаича съездить на ее прежнюю квартиру и повторить там еще раз, чтобы Косте сказали, как только он вернется, чтобы немедленно приезжал в гостиницу.

Саша Николаич, кстати, еще хотел сделать покупки для Анны Петровны. Когда он уже совсем было собрался ехать, его в дверях остановил Орест.

— Счастливейший гидальго! — проговорил он укоризненно. — Нехорошо, испытав благодеяние судьбы, забывать о малых сих!

— Говорите скорее, что такое?

— А ваше обещание, сеньор?.. Насчет часов?.. Вы их передали слепому Виталию?

— Нет еще.

— Нехорошо!

— Так я сейчас заеду и передам.

— На этот раз я вам верю! — Орест деловито последовал прочь.

Признаться, случай с Анной Петровной сильно подействовал на воображение Ореста.

Как это вдруг у Саши Николаича объявилась мать? Он даже в уме прикидывал, не может ли сам Орест оказаться ему каким-нибудь завалящим дядей или двоюродным братом? Впрочем, это у него было не серьезно, а так, маленькая игра ума. Ему и без того было хорошо.

Саша Николаич явился в дом титулярного советника Беспалова лучезарный и радостный.

— Это вы? — встретил его титулярный советник, бережно запахивая халат. — Я весьма рад счастью видеть вас вновь…

Саша Николаич заглянул в свою бывшую комнату и посмотрел на нее с чувством, с каким, вероятно, выпущенный на волю узник смотрит на свою тюрьму…

— Не угодно ли пройти в столовую? — пригласил Беспалов.

— Хорошо.

Виталий сидел в столовой в своем углу.

— Вот, — сказал ему Саша Николаич, — вам часы с репетицией от Ореста…

— Значит, он на сей раз не соврал! — произнес Виталий.

Он взял часы и ощупал их, быстро перебрав по ним пальцами.

Он сейчас же нашел пружинку, которую нужно было надавить, чтобы часы заиграли. Раздался приятный звон — и обычно малоподвижное лицо слепого расплылось в улыбке.

Саша Николаич впервые увидел, что Виталий может так улыбаться… Ему было так хорошо теперь самому, что он хотел, чтобы все вокруг были счастливы.

— Послушайте, Виталий, — произнес он, приближаясь к слепому, — я скоро поеду за границу и возьму вас с собой.

— Зачем? — не понял и удивился Виталий.

— Мы посоветуемся с заграничными профессорами в Берлине; возможно, они сделают вам операцию и вы прозреете. Такие случаи бывали…

Слепой отрицательно покачал головой.

— Вы сомневаетесь? — спросил Саша Николаич. — Но отчего же не попробовать?

— Не надо.

— Отчего же не надо?

Виталий надавил пружину, часы опять зазвенели и это доставило ему удовольствие.

— Вы мне не дадите всего! — сказал он.

— То есть, как это, всего?

— А моего кораллового замка, например.

— Какого кораллового замка? — изумленно спросил Саша Николаич.