Гений Гераклита проявился в том, что его первоначало сущего — огонь — соединяет в себе и черты материальности, субстанциональности и черты движущей силы, энергии, черты чувственной, эмпирической реальности и существенного, всеобщего. Огонь выступает как символ постоянного изменения в мире, вечного становления сущего, его горения и превращения в иное, В пламени гераклитовского огня весь мир преобретает столь же текучие формы, какие он приобрел под пристальным взором современной квантовой физики.

Вот почему один из ее основоположников, Вернер Гейзенберг, считает возможным заявить следующее: «Мы теперь можем сказать, что современная физика в некотором смысле близко следует учению Гераклита. Если заменить слово «огонь» словом «энергия», то почти в точности высказывания Гераклита можно считать высказываниями современной науки. Фактически энергия — это то, из чего созданы все элементарные частицы, все атомы, а потому и вообще все вещи. Одновременно энергия является движущей силой. Энергия есть субстанция, ее общее количество не меняется, и, как можно видеть во многих атомных экспериментах, элементарные частицы создаются из этой субстанции. Энергия может превращаться в движение, в теплоту, в свет и электрическое напряжение. Энергию можно считать причиной всех изменений в мире»[139].

Образная символика огня, как бы проникающего во все явления в мире, словно светящегося в каждой вещи, огня, составляющего ее жизнь и смерть, ее дух, ее сущность, то, что связывает ее с мировым пожаром, — эта символика для Гераклита настолько явственна, чувственна, зрима, осязаема, что он смотрит на мир словно сквозь дымку костра. В этой дымке реальность приобретает мерцающие, колеблющиеся, воздушно-подвижные, переходящие друг в друга релятивные формы, она словно сгорает в этом огне. И рождается химерический и чувственно натуралистический образ вселенной, превращающейся в дым.

— Если бы все существующее превратилось в дым, ноздрями его можно было бы распознать[140].

Его мысль о вселенской пульсации мирового огня (мерами загорающийся и мерами потухающий) развивается в другом афоризме: огонь — это недостаток и избыток. Недостаток есть, по его учению, образование мира, мировой же пожар — избыток.

Трудно сказать, чего здесь больше — поэзии или философии, наивной символики или глубокого смысла, вакхического ясновидения или научной интуиции. Во всяком случае, его содержание чрезвычайно богато. Раскрыть его можно, например, в том смысле, что материя мирового огня бесформенна и неопределенна, остывая, она образует известные стихии: землю, воду, воздух, рождает и психеи — души людей. Наш мир живой только потому, что это остывший мир, в нем недостаток огня, но огонь существует в нем в своих превращенных формах. Не есть ли наша Земля погасающий кусочек солнечного огня? Конечно, это модернизация Гераклита, сам он вряд ли думал именно так, но зерно данной идеи, ее художественно-поэтический проблеск налицо. И этот проблеск опять-таки удивительно гармонирует с самыми современными астрономическими представлениями.

Если у милетцев диалектика доведена до принципа перехода количества в качество, многообразного — в единое, единичного — во всеобщее, если пифагорейцы поняли мир как единство, гармонию противоположностей, то Гераклит, приняв все это, пошел еще дальше, представив мир и как борьбу противоположностей. И даже не просто борьбу, а их распрю, их войну. «Войну» противоположностей он объявляет всеобщей движущей силой мироздания.

— Следует знать, что война всеобща и правда — борьба и что все происходит через борьбу и по необходимости.

— Война — отец всего и всего царь: одним она определила быть богами, другим — людьми; одних она сделала рабами, других — свободными[141].

Совпадение, взаимопроникновение напряженных, как тетива лука, как натянутая струна лиры, воюющих друг с другом противоположностей и образует гармонию, управляемую вселенским огненным Словом — Логосом. Здесь дана вечно тревожная, все определяющая музыка бытия. Тут все сурово, гордо, красиво, неприступно. И человеческая мысль делает еще наивную попытку поймать и разгадать эту неизбывную тайну и правду вечного становления и вечной борьбы. Мир только кажется хаосом, но за всем этим есть неясный порядок и красота, скрытая пульсация и гармония, определенная закономерность, которая подобна порядку шахматной игры.

Лик вселенной Гераклита — это и озаренный жаркими, яркими сполохами огня страшный, ироничный в своей неуловимой изменчивости и неумолимой предопределенности всего хода вещей Лик Силена, но это и лицо ребенка — наивное, улыбчивое и непосредственное дитя, не знающее правил мировой шахматной баталии, но забавляющееся перестановкой и сменой фигур.

Вселенная Гераклита — это не просто текучий мир вещей, это сам процесс диалектической текучести, который, впрочем, никогда не доходит до абсолютного релятивизма скептиков и софистов. Его диалектика — это диалектическое, гармоническое сочетание устойчивого и изменчивого в вещах.

У Гераклита особые заслуги перед диалектикой. Выше уже говорилось, что диалектическое миропонимание характерно для всех вообще античных натурфилософов. Однако ни у одного из них сам объективный, диалектический процесс как таковой не был центром внимания, их интересовали более частные проблемы. Гераклитовское же учение не определяется целиком ни Логосом, ни Огнем, его не занимала ни гармония сама по себе, ни структура материи. Предмет его философских исследований можно исчерпывающе определить только понятием диалектика.

Вот почему великий диалектик западной философии Гегель изрек, приступая к изложению гераклитовского учения: «Здесь перед нами открывается новая земля; нет ни одного положения Гераклита, которого я не принял в свою «Логику»[142].

Диалектика Гераклита предстала как предмет созерцания, как диалектика самого объекта. Но она еще не предстала со своей активно-субъективной стороны, методом познания. Гераклит облек мир в диалектически подвижные формы, и это, конечно, было подвигом познания, но неосознанным и неосмысленным подвигом. Следующей задачей должна была быть разработка системы диалектических категорий, соответствующей диалектике объекта, создание диалектики как логики и как метода познания. Над решением ее трудились многие поколения философов вплоть до Гегеля и Маркса. Первый же крупный шаг в этом направлении сделал Зенон Элейский.

Зенон прославился в истории мысли как автор «апорий» (затруднения мысли, недоумения, парадоксы, когда сталкиваются два противоположных утверждения), за что получил прозвище «двуязычного». Эта двойственность запечатлелась уже в самой оценке его идей. Зенон, по-видимому, единственный мыслитель на Земле, который всерьез утверждал, что движения не существует, оно невозможно в принципе. Столь экстравагантное суждение было веским основанием, чтобы зачислить Зенона в ряды метафизиков под номером первым. Тем не менее уже его современники, и, в частности, Перикл и Сократ, учились у Зенона не чему-нибудь, а именно искусству диалектического мышления, и именно Зенону Аристотель присвоил титул «изобретателя диалектики».

Уже в самих этих столь противоречивых оценках есть апория, которую также требуется разрешить. Но обратимся сначала к ходу рассуждений самого Зенона.

Мы уже знакомились с учением элейца Парменида, по которому бытие есть единая, неделимая и покоящаяся сущность мироздания, постигаемая только мышлением, а не чувствами, в отличие от явлений — достояния «туманного мнения смертных». Зенон был верным учеником и любимцем Парменида, и он направил всю силу гибкого ума на доказательство этого утверждения своего учителя, которое вызывало немало насмешек и нареканий. Однако Зенон подошел к проблеме с другой стороны: он утверждал, что в «бытии» отсутствует множество и отсутствует движение.