А вообще, не так давно, в городе практиковал заезжий медиум, за вполне умеренное вознаграждение вызывавший обывателям (в зависимости от интереса), кому старца Григория, кому Соньку Золотую ручку, а партийцам, соответственно, Ильича. Но если первые двое вели себя пристойно, то неугомонный дух вождя мирового пролетариата безобразничал, сквернословил и затихал только при виде фотографии опального Зиновьева. Кроме того, поскольку, для привлечения товарища Ленина, в качестве подлинного материала использовался затёртый до дыр номер «Искры», в городе начались пожары. Вмешалось ОГПУ и медиум исчез. К слову сказать — те, что успели воспользоваться его услугами, остались весьма довольны результатом, особенно в амурных делах. Так, посетившая сеанс Полина Михайловна, отзывалась о маге в самых восторженных выражениях и даже показывала ГПОТу несколько двусмысленное пятно на шее, якобы оставленное не в меру разошедшимся первым председателем Совнаркома.

Но, нет! Прохор Филиппович не верил ни в спиритизм, ни Полине. Попозже, к восьми часам, он пригласил домой коллег-управленцев. Тёртых тузов, товарищей по совместным партийным заседаниям. Правда, откликнулись не все и не сразу. Так командир пожарной части, по привычке опоздал, а начальник почтовой службы вообще не дошёл, всё же шестеро были на лицо.

Судили-рядили. Главврач Фаддей Апомидонтович Белкин настаивал на сугубо научной природе загадочного явления, уверяя, что это обычный массовый гипноз. Его не слушали. В городе Белкина не любили, а комендант «Пузырёвских» бань Иван Иванович Хрящов, со свойственной ему прямолинейностью и вовсе называл доктора за глаза «интеллигентской задницей». Лишь когда доктора утвердил Наркомздрав, категоричный Иван Иванович начал опускать в своей характеристике обидное прилагательное, и то неохотно, и не сразу.

— … наверняка, компетентные органы пригласили какого-то известного психиатра и исследуют граждан на лояльность.

— Тебя самого, Пирамидонтыч, за такие слова, не худо бы исследовать, — скривился Хрящов.

Главврач, по натуре — перестраховщик, заёрзал на стуле, два раза сам себе сказал «так-с» и вдруг заторопился к захворавшему катаром родственнику Удерживать его не стали, словно обрадовавшись возможности переменить тему.

— «Катар», — снова заговорил комендант «Пузырёвки», когда доктор откланялся. — Понимал бы чего, в катарах. А-то, гипно-оз!

— Угу, — промычал набитым ртом Никита Савич Севрюгин, чрезвычайно толстый гражданин, заведовавший столовой фабрики «Имени Коминтерна». — В двадцать шестом приписал мне мозольный пластырь, с тех пор прибавляю по пуду в год. Уж и в новый костюм не влезаю.

Севрюгин медленно поднялся, повернулся к сидящим за столом сперва одним боком, затем другим, похлопал ладонями по брюху.

— Костюм хороший… Из того букле, что ты Артемий Капитонович… — обратился он к директору магазина Промсоюза, но осёкся. Артемий Капитонович тоже было стушевался, а затем они хором принялись бранить доктора Белкина и докторов вообще.

— Знаешь, Прохор Филиппович, — вернулся Иван Иванович к прерванному разговору. — Ты, нижние стёкла в трамваях, те что поднимаются, распорядись закрасить, от греха. А вагоны, пусть будут как в бане, «женский» и «мужской».

— Верно, — поддержал заведующий рынком Гирин. — Только дамские, пусти первыми, чтоб без жалоб, к последним на «колбасу» пацаны цепляются…

— Мальчишки, что. От них вреда не много. У меня вон, в столовой комсомолки санитарный ликбез устроили. В дверях встали, — пожаловался Никита Савич. — Которые рабочие с грязными руками, тех обедать не пустили. Полфабрики голодными оставили. Два бака борща, второе… Всё псу под хвост! А если они завтра ещё что проверить захотят?

— Значит, и трамваи, их работа! — мрачно кивнул Артемий Капитонович. — Белкин прав. Вычисляют…

— Вычисляют кого? — Прохор Филиппович встревожился.

Только на днях он слышал как какой-то студент, неопрятный и золотушный, говорил приятелю:

— … недотрога. У нас новенькая, тоже закочевряжилась. Никакой пролетарской сознательности, жмётся да жмётся. Я, брат, сразу спознал чужеродный класс. Ребята, говорю, она или поповна, или того хуже. Стали карточку выверять и аккурат, в точку. Происхождение неверно показала. Преднамеренно! Чтобы на курс поступить.

Всё так. Но ведь он — ГПОТ не «кочевряжился», он всегда — как велено. Неужели из-за дяди? Чушь, для этого не надо морочить людей в трамваях, на такой случай есть ОГПУ. Скорее уж можно было предположить, что гипнотизёра наняли комсомолки общества «Долой стыд». Года три назад в прессе появлялись сообщения об их пропагандистских акциях в московском транспорте. Да Прохор Филиппович и сам не единожды заставал девушек за непристойными выходками.

Раз, проходя мимо священнослужителя… Но таким образом молодёжь боролась с религиозным наследием прошлого, тьмой, невежеством. Ещё, в набитом кинозале… Тогда, комсомолки очищали лучшие места от разной старорежимной сволочи, которая, зажав свои утончённые носы кисейными платочками, летела из партера как от агитпропа. Но зачем устраивать обструкцию ему, человеку партийному, на кресло которого никто, кажется, кроме Селёдкина и не зарится. Или попросту пакостят?

ГПОТу сделалось не по себе. Он опять оглядел присутствующих. Гости явно тяготились застольем, по существу говорили вяло и неохотно. В их равнодушных лицах читался приговор.

Наконец, Артемий Капитонович поднялся:

— Что ж, утро вечера мудренее…

Глава одиннадцатая

Наутро в маленький неприметный особняк в самом центре города доставили восемь писем. Одни были отпечатаны на машинке, другие старательно выведены от руки, но все восемь начинались фразой: «Считаю своим долгом сообщить…», а далее сообщалось (да весьма подробно) о «тайном» собрании и причинах его вызвавших, о родственниках руководителя трамвайного депо. Между делом упоминалось о грубости кондукторов и задержках на линиях. Приплели даже проведённую Прохором Филипповичем, на реке за городом, выездную летучку с секретаршей Зингер. Но ничего этого ГПОТ ещё не знал. Ближе к полудню, движимый решением так или иначе выловить Кулькова, он показался на углу «Институтской».

У противоположного её края маячила, мужиков в тридцать, небольшая толпа, перед которой, с истиннорусским форсом, лихо осадил извозчик. Заквакала гармошка. До слуха донеслось пьяное:

— Эх, яблочко, куда котисьси? В ГУБЧКа попадешь, не воротисьси…

«Свадьба что ли?» — подумал главный по общественному транспорту, глядя как в пролётку набилось человек шесть. Все — толпа, седоки и возница, словно по-команде, вытянув шеи, уставились в ближайший переулок. Несколько минут длилось ожидание, но вот, толпа зашевелилась, загалдела, раздались радостные возгласы. Хлестнув свою саврасую, с вплетёнными в гриву цветными лентами, извозчик помчал, понёсся вдоль рельсов, а из переулка, нагоняя экипаж, вылетел трамвай. И хотя, нельзя не признать — технический прогресс неумолим, только и лошадь «за здорово живёшь» сдаваться не собиралась. Половину пути: и вагон, и праздные гуляки прошли, если так можно выразиться, ноздря в ноздрю. Извозчик ухмылялся всей рожей, его пассажиры улюлюкали, тыча пальцами в юную вагоновожатую, с пылающими щеками и бледной обнажённой грудью. Больше за стеклами ничего и никого видно не было. Кондуктора в салонах, скорее всего, легли на скамьи. Ещё миг и безумная скачка прекратилась. Возница стал рядом с окаменевшим Прохором Филипповичем, получил причитающиеся. Довольные аттракционом бездельники, посмеиваясь вылезли.

— Присоединяйся, гражданин-хороший, — извозчик махнул кнутовищем на ту сторону площади, где, к не уменьшавшейся очереди, уже подкатил другой «гужеед». — Всего пятиалтынный, а удовольствие, что твоя фильма.

— «Фильма»! — завопил ГПОТ, бешено сжав кулаки, ему не хватало воздуха. Опасливо покосившись на «припадочного», мужик «занукал» на, тяжело поводящую боками, лошадёнку, поворотив от греха оглобли, а главный по общественному транспорту кинулся к островерхому киоску «Соки и воды», хрипя как астматик, — Пожа… Пожалуйста…