От языковой проблемы, травмировавшей великого драматурга, сегодня в этой стране осталось лишь то, что в Париже называют «южным акцентом» (парижское ухо упрямо не желает слышать действительного фонетического разнообразия южных произношений и диалектов). Но в прежние времена жители Лангедока отличались не только «акцентом». Вплоть до эпохи телевидения, разрушившей их самобытный мир, южане говорили на своем «языке ок» (la langue d’oc, откуда и происходит географическое название «Лангедок»). Такое странное название присвоили южному наречию жители Северной Франции: «ок» на Юге означает «да». В целом же о различиях между Севером и Югом современный французский историк Фернан Бродель пишет следующее: «Как правило, если нечто происходит на Севере, на Юге то же самое совершается иначе. И наоборот. Территория, где говорят „да“ посеверному, и территория, где говорят „да“ по-южному, – это две почти во всем различные цивилизации. То есть на Севере и на Юге люди по-разному появляются на свет, живут, любят, вступают в брак, думают, веруют, смеются, едят, одеваются, строят дома и распахивают поля, держатся друг с другом».

Одной из причин, объясняющих такую обособленность Юга, является то, что вплоть до XIII века, до Альбигойских войн, власть французских королей в Лангедоке оставалась эфемерной и, в общем-то, представляла собой исторический анахронизм в виде безнадежно потерянного наследия империи Каролингов, канувшей в далекое прошлое. Богатой и многогранной цивилизации теперешнего Юга Франции по большому счету ничто не мешало быть втянутой в орбиту совсем других политических сил и исторических коллизий, например, оказаться Северным Арагоном. Собственно, к тому дело и шло. Но бароны Юга в XIII веке проиграли баронам Севера.

Со времен древних греков поистине мало кому удалось одарить европейское искусство новыми жанрами. Архитектура, драматургия, музыка, а также науки, в том числе и философия, развивались в античный период вполне успешно. В раннем Средневековье многие культурные традиции были утрачены, но тем не менее в этот период возникли уникальные жанры. Культурная почва Лангедока оказалась в этом смысле весьма благодатной. Именно здесь в убранстве церквей совершилось возрождение забытой со времен древности скульптуры. Ярким примером того может послужить сохранившийся шедевр романской архитектуры – церковь Сен-Жиль. Здесь перед удивительными изваяниями портала церкви, воздвигнутого на средства деда графа Тулузского, сам граф будет каяться в ереси. Вот так немилостиво распорядилась судьба.

Здесь же, на землях Лангедока, сложились и исполнились первые песни трубадуров – лирических поэтов, писавших на «языке ок». Именно их творчество стало истоком различных жанров европейской поэзии на «своих» языках (то есть не на латыни, которая оставалась в Средние века единственным признанным языком Церкви и книг). Более того, в стихах трубадуров, пронизанных удивительным лиризмом, возникли и сложились в целостную систему основные черты куртуазной культуры, в том числе и ее заглавный признак – рыцарство, узаконенное в кодексах чести. Трубадуры не просто реабилитировали любовь (и, между прочим, любовную близость). Вопреки идеологии Церкви любовь к женщине, а не только к Господу Богу, была возведена ими в нравственный канон и поставлена в центр куртуазного универсума. И эта любовь породила множество стихов, с которых, в свою очередь, началась книжная мифология возвышающей и облагораживающей страсти, делающей мужчину рыцарем, а женщину – его госпожой. Отныне благородны любящие.

Здесь, на особенном Юге, пустило корни особое вероучение – так называемая катарская ересь, которая представляла собой довольно самостоятельный вариант вероучения, изначально следующий от христианства. Катары (альбигойцы) полагали, что их религия воплощала порядок и верования первоначальной церкви. Наименование «катары» (что по-гречески значит «чистые») распространили авторы XIX века. А название «альбигойские еретики» впервые появилось в окружении Бернара Клервоского, проповедовавшего в городах Тулузе и Альби в 1145 году. Сами еретики ни альбигойцами, ни катарами себя не называли, свято веря в то, что они и есть доподлинные христиане.

Экстремизм их религиозной идеологии фактически продолжал одну из многих идеологических линий Священного писания христиан, а именно тему основополагающего космического дуализма, финальной борьбы сил Добра и Зла, наиболее остро заявленную в последней книге Нового Завета – Апокалипсисе, или Откровении Иоанна Богослова. Для определения своей позиции катары находили слова любимого ученика Христа, апостола Иоанна: «Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле» (1 Ин, 5, 19), что мир подчинен злу и управляется насилием, что на всем земном с неизбежностью лежит печать Сатаны, и ничего поправить нельзя.

Бесконечно злому миру противостоят бесконечно добрый Господь Бог и созданные им души.

На основе этих идей и выстраивалась мировоззренческая система катаров. В частности – их претензии к существующей Церкви, которая скорее только третировала материальное и мирское, нежели всерьез порывала с миром торжествующего зла и материализма. Такая Церковь, соглашающаяся быть, как говорится в Писании, «от мира сего», не могла нести на себе Божьей благодати и служить спасению верующих. «Исповедоваться священникам – пустое дело, – поясняет попростому один еретик на допросе инквизиции. – Они держат шлюх и хотят нас всех сожрать, вроде того, как волку охота зарезать барана». Радикализм неприятия материального доходил у катар до отрицания святости креста и возможности сооружать церковные здания. Культ и проповедь в частных домах или в чистом поле были, с такой точки зрения, не лучше и не хуже.

Катары не верили ни в ад, ни в рай (есть Бог, который создал души, идеи рая – нет), ни в воскресение из мертвых, ни в Страшный суд. Точнее сказать, адом для них была земная жизнь, и в этом смысле они весьма оригинально пересказали христианский миф об отпадении ангелов. Совращенная князем тьмы часть небесных духов низверглась с небес на землю в мучительный кошмар плотского существования, потому как тот лукаво посулил им «женскую любовь и власть над другими, а также обещал сделать их королями, графами и императорами». Эти небесные духи и стали душами людей и всех животных, которые вынашивают детенышей во чреве. Несчастье падших с неба душ заключается в том, что они не могут вернуться к Богу и вынуждены без конца переселяться из одного земного тела в другое, томясь в этом аду. Вера катаров служила, по их мнению, как раз тому, чтобы пресечь это томление и помочь человеку умереть раз и навсегда. Следуя вероучению катаров, душа после смерти тела уже никуда не переселяется, а ускользает из скорбной земной юдоли и возносится обратно на небеса. Уверовав в правильном направлении, на это может рассчитывать каждый. Будучи творением благого божества, всякая душа добра и равна в ряду других душ. Погубить ее не получится. В конечном итоге человечество придет к тому, что спасутся все души, даже пребывающие в телах инквизиторов: они родятся вновь и станут катарами.

Дальняя любовь Джауфре Рюделя: «Джауфре Рюдель, сеньор Блайи, был муж весьма знатный. Заочно полюбил он графиню Триполитанскую, по одним лишь добрым слухам о ее куртуазности, шедшим от пилигримов, возвращавшихся домой из Антиохии. И сложил он о ней множество песен, и напевы их были очень хорошие, но слова простые. И так хотел он узреть ее, что отправился в крестовый поход и пустился плыть по морю. На корабле одолела его тяжелая болезнь, так что бывшие с ним считали его уже мертвым и, доставивши в Триполи, как мертвого положили в странноприимном доме. Графине же дали знать об этом, и она пришла к нему, к самому его ложу, и заключила в свои объятья. Сразу узнал он, что то сама графиня, и вернулись к нему слух и чувства. И воздал он славу Господу за то, что сохранилась ему жизнь, пока он ее не узрел. И так он и умер у нее на руках. И повелела она похоронить его с великими почестями при храме тамплиеров, сама же по великой горести о нем в тот же день постриглась в монахини».