А пока необыкновенную эрудированность молодого офицера, острый ум и неоспоримое обаяние решено было использовать. И через три года работы в штабах Петербургского военного округа Алексей был послан во Францию в качестве военного агента. Так, с 1908 года, по существу, началась заграничная эпопея Игнатьева. Четыре года он занимал пост военного атташе в Скандинавских странах, а с 1912-го опять работа во Франции. Следующие 35 лет он бывал в России только краткосрочными наездами. Для кого-то подобный срок означал бы ослабление того, что называется чувством Родины. Но, видно, оно, как цвет глаз, дается от рождения. Это невероятно кровное чувство ко всему, что так или иначе касается России, являлось характернейшей чертой Игнатьева. Едва ли он сам был властен над этим чувством. На горе или на радость, но именно оно предопределит его судьбу.

…А пока бравому полковнику, успешно делающему в Париже дипломатическую карьеру, и не снится то, что ждет его в скором будущем. Жизнь прекрасна! Хотя в личном плане у Игнатьева есть к ней претензии. Его женитьба на милой петербургской барышне, принадлежавшей к высшему обществу, Елене Охотниковой, не принесла того, к чему он так всегда стремился, – душевного единения. В Скандинавии молодая супруга смотрела на Алексея укоризненно, будто желая сказать: «Зачем ты меня привез на эти задворки?» В Париже она повеселела, но сократить расстояния между ними уже не могла, да и вряд ли хотела.

«От семейного очага, – рассуждал Игнатьев, – оставалась лишь та лицемерная видимость, с которой примерялось как с совершенно нормальным явлением не только парижское, но и всякое так называемое высшее общество».

Этот небольшой парк в самом центре Парижа и сейчас остается местом, где сам воздух, кажется, наполнен романтикой и ожиданием свидания. 19 февраля 1914 года – именно от этой даты, а не от даты венчания поведут Игнатьевы отсчет совместной жизни. Хотя в этот день в парке Монсо никто свидания Наташе не назначал. Напротив, ее ждал вечер сутолочный и многолюдный – традиционный весенний Большой бал в Гранд-опера.

Выехав из дому, Наташа пришла к выводу, что поторопилась и что являться раньше полуночи ей, уже звезде, неприлично. И потому заехала скоротать пару часов в один из особняков, которые плотной стеной окружали парк. В одном из них располагался «Артистический клуб Мортиньи», где собиралась парижская богема. Здесь было полным-полно разномастной публики, и Наташа, предпочитавшая более респектабельное общество, хотела поскорее уйти. Один из знакомых, встреченных ею, уговаривал ее остаться, а она торопилась…

Впрочем, пусть она сама расскажет, как все случилось.

«…В этот момент, повернув голову к входной двери, я замерла. Сердце мое дрогнуло, и меня охватил как бы ослепительный свет… На пороге стоял статный белокурый великан в вечернем фраке, с орденом Почетного легиона в петлице. Глаза наши встретились, и больше друг от друга не отрывались. Я внимательно рассматривала незнакомца. Взгляд голубых глаз менялся, как облака. По-детски веселое выражение сменялось то зоркой наблюдательностью, то настойчивой сосредоточенностью. Мы молча смотрели друг на друга. Наконец, я очнулась и даже любезно улыбнулась… Незнакомец с присущей ему непринужденностью привстал, склонился и, прикасаясь к моей руке, сказал:

– Что мы тут с вами делаем? Не лучше ли потанцевать в верхнем зале? Не откажите в туре вальса.

Танцевал он превосходно… но вдруг мне показалось, что мой кавалер как будто несколько фамильярно прижимает меня к себе… Очарование сразу разлетелось. Я рассердилась и прервала танец:

– Мне надо уезжать. Я опаздываю… Извините.

Самоуверенное выражение лица моего кавалера исчезло, взгляд стал ребячески огорченным и растерянным».

…Они, конечно, встретились. Дни, отделявшие одно свидание от другого, были наполнены не только нетерпением, но и тревогой. Он понимал: те чувства, что связали его с Наташей, не чета прежним, что вот-вот начнется великий передел всей жизни: окончательный разрыв с женой, соединение с женщиной не своего круга. Но рассуждать об этом было уже поздно.

Придя в Наташину квартиру на набережной Бурбонов, Алексей сказал:

– Наталья Владимировна, я беден, я не свободен, но, встретив вас, я понял, нет, я убежден, что могу любить только вас так, как никогда никого не любил и не полюблю. Верьте, мы будем жить и умирать вместе… Я ничего не могу предоставить вам сегодня, но я вступаю в добровольный плен! Я – ваш, и вы должны быть моей. Спросят вас: «Чья вы?» – и вы должны ответить: Алексея Алексеевича Игнатьева…

…Первые четыре месяца их связи – одно сплошное свидание, когда узнавание друг друга только прибавляет любви. «Я верить не верил своему счастью, – писал после Алексей Наташе. – Думал ведь про тебя совсем не то, что ты оказалась для меня. Никогда верить не мог, что тебя так полюблю, что и сам составлю для тебя твой мир, заполню пустоту в твоей жизни»…

Первая мировая война, разразившаяся летом 1914 года, обрекла их на долгую разлуку. Объявление военных действий застало Наташу на гастролях в Бухаресте. После же ей пришлось ехать в Москву. Алексей отпрашивался у петербургского начальства на фронт, но получил приказ оставаться на своем месте. Он был назначен представителем русской армии при Французской главной квартире. В задачу Игнатьева входило сообщать сведения о ходе военных действий с Германией, координировать союзническую связь русского командования с Главной квартирой, заниматься распределением военных заказов между военными промышленниками, закупать оружие.

«На пути работы моей, – жаловался он далекой подруге, – масса препятствий: глупость, бестолковость, самолюбие, зависть людей, эгоизм союзников – со всем надо бороться».

И все-таки новый, 1915 год он встречает, благословляя трагический ушедший, – он подарил ему единственную женщину, по его выражению, скроенную словно для него, «тютелька в тютельку». А впереди были долгие месяцы разлуки. В одном из своих последних перед встречей писем к Наташе Алексей писал: «Хочу, чтобы эта бумага передала тебе мою любовь, полную, восторженную, именно восторженную – страсть, желание, нежность, силу, благодарность – все, что может переполнять сердце любящего. Я счастлив своей любовью – дорогая, не оставляй, не пренебрегай, не осмеивай ее».

Наверное, наступил момент, когда любовь Алексея, словно материализовавшись, превратилась в тот мощнейший магнит, который, действуя неукротимыми силами природы сквозь все преграды и расстояния, отдал Наташу Алексею. И 8 июля 1916 года она вернулась в Париж.

Об Алексее Алексеевиче Игнатьеве нынче мало вспоминают. Он, зная наши российские обычаи, и сам это предвидел, написав еще в 1915 году: «Жил, умер и забыли». Хорошо еще, что успел написать книгу, в которой постарался объяснить свои взгляды, сделавшие его «чужим среди своих». «Глухое сознание несправедливостей русской жизни, созревавшее с молодых лет… болезненное сознание превосходства европейского демократического строя над отсталой царской Россией представляли к этому времени такое накопление горючего материала, что требовалась только спичка, чтобы его воспламенить».

Этой спичкой стало известие о революции в России. Игнатьев принял ее как факт неизбежный, не сомневаясь, что этот очищающий вал смоет грязь, отсталость, губительное социальное неравенство и послужит процветанию России.

– Ты понимаешь, Наташечка, что случилось? Революция! Выход из плена! – с сияющими глазами говорил он. – Нет цепей, нет рабства. Теперь русские покажут, чего они стоят, всему миру – и русская мысль раскрепостит всю планету.

– Нет, не понимаю, – возражала Наташа. – И ты не все понимаешь. Что произойдет с тобой? Ты позабыл о крови Французской революции. В первую голову истребят аристократию. Ты вот горишь любовью именно к службе, а там тебя к ней не допустят.

– Там? – Игнатьев возмутился: – Не «там», а «у нас». Я служил России и буду ей служить. Никакие события этому не воспрепятствуют. Была бы Россия, а пережить за нее можно все. У нас и невозможное бывает возможным. На то мы и русские.