— Домоправительница вы наша бесподобная! Бесценная вы раба! У вас много понятнее насчет барского добра, готовы вы глотку перервать всякому, кто до него докоснется… А вот насчет того, что касательство имеет до моего дела, так вы ровно ничего не смыслите…

— Опомнись ты, Василий! вот хоть бы и насчет твоих слов… Ведь как ты ими барыню гневишь! Я уж последний человек, а как ты зачнешь их выкидывать, так и меня всю передергивает!.. Ну, скажи по совести, Шурочка, разве он может своей мужицкой головой понимать все свои словечки?

— Ах, нянюшечка, отчего же нет? Он и Пушкина и Лермонтова читал, хорошие пьесы на память заучивал…

— А оттого я думаю так, что мужицкая голова всегда останется мужицкой головой! Я побольше его с господами живу… Вы, деточки, то и дело слова мои выправляете, и покойный барин тоже… А покойная твоя сестрица, красавица моя Манюшечка, пальчиком мне, бывало, то и дело грозит, а сама приговаривает: "нянюшечка, "непременно", нянюшечка, "начну", нянюшечка, "теперь", — я это все себе на ус наматываю, да тут же и брякну: "беспременно", «зачну» да свое "таперича"… Так я-то знаю, как слова разные говорить надо, только забываю, а ведь у Васьки куда больше слов в его разговоре, и он так и сыпет ими, как горох из мешка…

— Что же, я сам знаю, что многое на мужицкий лад переворачиваю… Так ведь я теперь только и разговариваю с мужиками… Но все же, почтеннейшая Марья Васильевна, я побольше вас понятиев имею! Ведь в голове-то у вас только барское добро да думки о том, как его блюсти, а моя голова приспособлена к божественному искусству!

— Ах, Василий, Василий! — перебила его няня с сокрушением, — злосчастный ты человек! Какие святые слова ты к глупостям припутываешь! — И няня с сердцем встает и ведет нас домой. Но Саша не унимается, толкует по дороге о том, что к Ваське несправедлива даже и она, что он — талант, что его судьба такая же несчастная, как и ее.

— Ах, Шурочка, Шурочка! вот нашла кого к себе приравнять! Ты столбовая дворянка, помещичья дочка, настоящая барышня, — и вдруг смерд, — и на одну доску с собой!

Август на дворе. Наступает время отправки Андрюши в полоцкий корпус; его должен отвозить Васька и на месте сдать начальству с рук на руки. По вечерам няня нет-нет да и скажет матушке, что хорошо-де, что есть у нас такой человек, как Васька, на которого вполне можно положиться, что он в дороге ни одной копеечки «задаром» не потратит, и "хотя до смерти любит наших детей, но и не даст мальчику баловать". Со стороны беспредельно жалостливой няни было вполне естественно кстати замолвить перед матушкой доброе слово за всякого несчастного, но в этом случае это ее особенно хорошо рекомендовало, так как она Василия недолюбливала.

Матушка была печальна и молчалива: ее крепко печалила разлука с Андрюшею. Несмотря на то что он был самый непокорный из ее детей и чаще кого бы то ни было из нас позволял себе говорить ей дерзости, несмотря на то что ее огорчала его наклонность к пустому времяпрепровождению и к барским замашкам, он все-таки был самым любимым ее детищем.

Вот и его отъезд. Обнимая и целуя его в момент расставания, матушка молчит, только сквозь слезы, которые градом катятся по ее щекам, она как-то просительно-умоляюще вглядывается в его глаза… Наконец она дрожащим голосом произносит: "Дурь-то соскочит с тебя! Соскочит!.. Я уверена! Ведь ты весь в отца! Помни это!.." И она, захлебываясь слезами, отвертывается в сторону.

На нас, детей, отъезд Андрюши не произвел никакого впечатления, — мы так мало видели его дома. Правда, Саша очень плакала при разлуке с ним, но она, видимо, оплакивала при этом свою судьбу, так как все приговаривала: "Все учатся, только я одна… Весь век просижу в этой трущобе!.."

Наконец возвратился Василий; проезжая мимо нашей волости, он захватил денежную повестку. Матушка пришла в совершенное изумление… Ей кто-то посылал триста рублей!..

— Да ведь это вам, матушка барыня, от ваших братцев! Вы им писали насчет Шурочкиного ученья, вот они вам и посылают денежки… Только, матушка барыня, ни слова не скажем Шурочке, — такая она у нас стала слабенькая, худенькая, раздражительная!.. Поди радости этой своей сразу-то она не перенесет! А когда удостоверимся, что денежки для Шурочки, тогда исподволь и подготовим ее к такой большущей для нее радости.

Матушка нашла эту мысль совершенно правильной, тем более что она не хотела верить тому, что эти деньги для Шурочки, думала, что старший брат посылает их ей на какие-нибудь нужды по своему имению для передачи управляющему.

— Шурочка… дорогая моя… стань-ка ты на колени перед образами да помолись поусерднее, чтобы исполнилось то, что я во сне видела… А видела я намедни, что ты отправляешься в пансион для настоящей учебы, — так начала няня подготовлять сестру уже с вечера, хотя письмо еще не было получено.

— Не хочу я молиться! Не хочу и не буду!.. Слышишь… никогда не буду! — закричала Саша вспыльчиво и раздражительно, вся задрожала и вдруг упала на пол в корчах и в истерическом припадке.

Когда, на другой день письмо с деньгами было получено, оказалось, что оно от петербургских дядюшек, посылавших деньги для взноса платы вперед за полугодие на образование Саши в пансионе пыле Котто в Витебске, пользовавшемся тогда громкою известностью. Няня с матушкою долго шептались между собой о том, как объявить об этом сестре: после вчерашнего припадка она выглядела так, точно встала после продолжительной болезни, — утомленною и разбитою. Тем не менее матушка позвала Сашу и, боясь сразу испугать ее неожиданным известием, начала говорить ей о том, что она напрасно приходит в такое отчаяние, что ее братья — очень добрые люди и просят передать ей, что она может питать надежду на образование, так как они употребят для этого все силы.

— А я знаю, что из этого ничего не выйдет, — резко перебила она, быстро выбежала из комнаты, бросилась среди белого дня на кровать и крепко заснула; проснулась она только на другой день утром вместе с нами. Когда она вошла в нашу комнату, няня стала говорить, обращаясь ко мне: "Ну вот, Шурочка-то наша поедет учиться… ученая будет и тебя, дитятко, всему обучит… Вот поди ж ты! Ведь она не верит! А мамашенька и письмо оставила… "Пусть, говорит, сама прочтет!" Мыто не все сказали ей: ведь деньги-то уж получены, в руках у нас! Ну что же, Шурочка, молчишь? Бери письмо!"

Саша, не проявляя ни малейшей радости, точно дело шло совсем не о ней, как-то машинально взяла письмо и неторопливо вышла из комнаты.

— Господи! Да что же это с ней? — с испугом спрашивала няня. — И такую-то весточку без радости встретила! Боже ты мой! Спаси нас грешных!.. А быть беде!

— Нянечка! — закричала старшая сестра Нюта, вбегая к нам. — С Шурочкой что-то творится! Я так обрадовалась, что ее желание сбылось… Хотела поболтать с нею… А она молчит, — точно столбняк на нее нашел.

Мы бросились к Саше и застали ее сидящею на кровати: бледная, с осунувшимся лицом, с помутившимися, точно оловянными глазами, она сидела с опущенной вниз головой, совсем сонная, передергивая плечами, точно для того, чтобы не заснуть.

— Шурочка! Да что это с тобой? Скажи ты мне, голубка, хоть одно словечко! Головка у тебя болит, что ли?

— Спать хочу… Оставьте вы меня в покое!.. — проговорила Саша утомленным голосом.

— Как спать? Полтора дня проспала, теперь утро, только встала и опять спать? Нюточка! — обратилась она к старшей сестре. — Неси скорее нашатырный спирт! Давай ей нюхать, а я буду ноги ей растирать… — Но так как Саша продолжала умолять оставить ее в покое, няня выбежала в девичью и приказала Ваське как можно скорее ехать за матушкой.

— Ну что? — злобно и иронически спрашивала матушка няню, выбежавшую к ней навстречу. — Видно, богу-то твоему досадно стало, что мы несколько месяцев без несчастья прожили!

Бедная няня! Когда судьба посылала какое-нибудь горе матушке, она корила няню богом, точно он был близким для нее существом, за действия которого она была ответственна. Люди экспансивные чувствуют неутолимую потребность изливать перед кем-нибудь свое горе, а при вспыльчивости не прочь причинить и неприятность близкому человеку; это доставляет им какое-то облегчение. У матушки среди взрослых окружающих людей не было никого ближе няни, вот ей и попадало чаще других.