— Давайте войдем, — сказала девушка, — и там вы минутку отдохнете.

— Надеюсь, вы называете минуткой хотя бы четверть часа?

— Да, сударь, а потом вам придется поехать с нами в Дааль.

— В Дааль? Но ведь именно туда я и направлялся!

— Да уж не вы ли тот самый турист, что шел с севера и о котором мне говорили в Хардангере? — спросил Жоэль.

— Я самый и есть.

— Господи Боже мой, так вы, значит, заблудились?

— Боюсь, что так.

— Эх, знал бы я, что такое стрясется, подождал бы вас на другом берегу Рьюканфоса!

— Да, оно было бы куда лучше, милый мой мальчик! Вы бы помогли мне избежать неосторожности, непростительной в моем возрасте…

— В любом возрасте, сударь, — откликнулась Гульда.

Все трое вошли в хижину, где жила крестьянская семья — отец, мать и две дочери; при их появлении хозяева встали и радушно приняли гостей.

Жоэль осмотрел ногу путника и убедился, что у него всего лишь сильно содрана кожа под коленом. Разумеется, потерпевшему потребуется покой, по крайней мере, в течение недели, но, главное, он счастливо избежал перелома или вывиха, даже кость не была задета.

Хозяева предложили гостям великолепные сливки, целое блюдо земляники и немного ситного хлеба, которые те приняли с восторгом. Правда, Гульда едва притронулась к еде, зато Жоэль без стеснения продемонстрировал свой здоровый аппетит, и путешественник не намного отстал от него.

— После такого приключения я голоден как волк, — признался он. — Скажу вам откровенно: идти через Maristien было верхом неосторожности. Изображать из себя злосчастного Эстейна, когда годишься ему в отцы… нет, даже в деды!..

— Ах, значит, вам известна легенда? — удивилась Гульда.

— Еще бы неизвестна!.. Моя кормилица убаюкивала меня песней об Эстейне, когда я еще был в счастливом младенческом возрасте. Да, милая девушка, я знаю эту легенду, что еще больше усугубляет мою вину! А теперь, друзья мои, скажите, каким образом вы собираетесь переправить меня в Дааль, — ведь для такого инвалида, как я, это путь неблизкий.

— Не беспокойтесь ни о чем, сударь, — ответил Жоэль. — Здесь, внизу, нас ждет повозка. Вам придется пройти самое большее триста шагов.

— Хм!.. Триста шагов…

— И притом спускаясь по дороге, — добавила девушка.

— О, если речь идет о спуске, друзья мои, то с этим я справлюсь, только обопрусь о чью-нибудь руку…

— А почему не на две? — спросил Жоэль. — Ведь у нас их четыре на двоих, и все они в вашем распоряжении.

— Ну что ж, пусть будет две или даже четыре! Это мне не обойдется дороже, верно?

— Это ничего не стоит, сударь.

— О нет, я обязан хотя бы пожать вам обоим руки в знак благодарности: я совсем забыл, что еще не высказал ее.

— За что же, сударь? — отозвался Жоэль.

— Да просто-напросто за то, что вы спасли мне жизнь, рискуя своей собственной!

— Когда вам угодно отправиться? — спросила Гульда, вставая, чтобы пресечь поток похвал.

— Как это «когда»?.. Да когда вам угодно!.. Ибо отныне мне угодно все, что угодно вам!

Путешественник заплатил крестьянам за угощение. Потом, слегка опираясь на руку Гульды и гораздо тверже — на руку Жоэля, он начал спускаться по извилистой тропинке, ведущей к берегу Маана, откуда шла дорога на Дааль.

Ходьба его то и дело перемежалась оханьем, которое, впрочем, тотчас же превращалось в жизнерадостный смех. Наконец переход закончился у лесопильни, где Жоэль принялся запрягать лошадь.

Пять минут спустя мужчина уже сидел в повозке бок о бок с Гульдой.

— А вы? — спросил он у Жоэля. — Я, кажется, занял ваше место…

— О, я уступаю его вам от чистого сердца.

— Но, может быть, если потесниться…

— Нет, нет! Я ведь проводник, сударь, и ноги у меня крепкие. Даже покрепче вот этих колес!

И они тронулись в путь, мало-помалу приближаясь к Маану. Жоэль вел лошадь под уздцы, стараясь, чтобы повозку не слишком трясло на крупных камнях.

Дорога прошла весело, — по крайней мере, для путешественника. Он беседовал с братом и сестрой, словно старый друг семьи Хансен. Еще не подъехав к месту назначения, они величали его запросто «господином Сильвиусом», а господин Сильвиус звал их Жоэлем и Гульдой, как будто они были знакомы всю жизнь.

К четырем часам дня из-за густых крон деревьев выглянула остроконечная верхушка даальской часовенки. Минуту спустя повозка остановилась перед гостиницей. Путешественник не без труда сошел наземь. Фру Хансен встретила его на пороге дома и, хотя он не спрашивал самой лучшей комнаты, отвела ему именно такую.

Глава IX

Сильвиус Хог — таково было имя путешественника, вписанное в книгу проезжающих как раз под записью Сандгоиста. Не правда ли, какой разительный контраст между этими двумя фамилиями и их носителями! Ни физически, ни морально они не были схожи друг с другом. С одной стороны — великодушие и щедрость, с другой — жадность и скупость. Один был воплощением сердечности, другой — олицетворением черствости души.

Сильвиусу Хогу было около шестидесяти лет, но выглядел он гораздо моложе. Высокий, статный, крепко сложенный, здоровый и телом и духом, он с первого же взгляда располагал к себе, чему немало способствовало его красивое, привлекательное лицо, без бороды, зато с длинными седеющими волосами, улыбающимися глазами и ртом, широким лбом, хранящим, по-видимому, лишь благородные помыслы. В могучей его груди наверняка билось здоровое сердце. Ко всем этим притягательным чертам добавлялись неистощимое жизнелюбие, ум, деликатность, преданность и щедрая способность к самопожертвованию.

Сильвиус Хог из Христиании — это имя говорило само за себя. Он был известен, уважаем, почитаем, любим не только в столице, но и во всем Норвежском королевстве.[62] Дело в том, что чувства, которые питали к нему соотечественники, отнюдь не разделялись жителями другой половины Скандинавии, а именно шведами.

Этот факт требует разъяснений.

Сильвиус Хог был профессором законоведения в Христиании. В других странах профессии адвоката, инженера, негоцианта[63] ставят человека на верхние ступени социальной лестницы. В Норвегии же дело обстоит иначе: здесь быть профессором означает стоять на самой ее вершине.

Если население Швеции делится на четыре сословия — знать, духовенство, буржуазию и крестьян, то в Норвегии их всего три, — знать отсутствует. Здесь не почитают ни одного представителя аристократии, ни одного чиновника. В этой привилегированной стране, где не существует привилегий, чиновники являются скромными слугами народа, и не более того. Словом, здесь царит абсолютное социальное равенство и не играют роли никакие политические убеждения.

Итак, Сильвиус Хог был одним из виднейших людей в стране, и нет ничего удивительного в том, что он являлся членом стортинга.[64] В этом народном собрании он благодаря своим научным заслугам, безупречной личной жизни и общественной деятельности пользовался неограниченным авторитетом, перед которым склонялись даже крестьянские депутаты, занимавшие там большинство мест.

Начиная с момента принятия Конституции 1814 года можно с уверенностью называть Норвегию республикой, которой управляет, в качестве президента, король Швеции.[65]

И вполне естественно, что Норвегия, весьма ревностно относящаяся к своему суверенитету, позаботилась сохранить автономию во всех областях жизни. Норвежский стортинг не имеет ничего общего со шведским парламентом. Вот отчего на одного из его представителей, в числе самых влиятельных и патриотически настроенных, посматривали весьма косо за той идеальной границей, что разделяла Швецию и Норвегию.

Вот таков он и был, Сильвиус Хог. Человек независимого нрава, абсолютно не тщеславный, он упорно отказывался занять какой-либо высокий пост в министерстве. Зато был страстным защитником национальных интересов Норвегии и со стойким мужеством противостоял всем посягательствам Швеции на свободу его родины.