Анатолий Калинин

Братья

Каждый вечер агроном Иван Степанович Кольцов шел двенадцать километров из станицы Крутоярской, где он работал пчеловодом, домой, в станицу Терехов-скую, где он жил с женой и сыном.

Два конца в день по двенадцать километров было для его возраста многовато. Конечно, проще было продать в Тереховской и купить в Крутоярской дом, но переселяться из родной станицы ему не хотелось. Здесь он прожил свою жизнь, здесь и сын его пошел в школу, привык к учителям, к товарищам. И сама станица – веселая, в абрикосовых садах – нравилась ему больше. Тереховские казачки издавна приучились красить свои домики в яркие цвета: голубой, оранжевый, светло-зеленый. Каждая улица имела свой цвет: голубая, оранжевая, зеленая. Это нравилось Ивану Степановичу. И весной в зацветающих абрикосовых садах его пчелы брали хороший взяток.

Втайне он признавался самому себе, что не переселяется еще и потому, что, несмотря на возраст и на появившуюся одышку, привычка много ходить все еще оставалась для него больше в удовольствие, чем в тягость. По роду своих занятий он большую часть времени проводил в дороге, шагая с одной колхозной пасеки на другую, и потребность ходить стала для него такой же естественной, какой была потребность дышать, принимать пищу, прочитывать свежую «Правду». Если ему случалось день-другой просидеть за своим столом в отделе, он уже начинал испытывать беспокойстве, похожее на чувство человека, который боится опоздать на поезд. Он невпопад отвечал на вопросы и сидел на своем стуле на краешке так, будто пришел в гости. В отделе уже знали, что скоро Иван Степанович запросится в командировку.

Ходил он небыстрым, широким шагом, слегка наклонив крупную, с загорелым лбом и седеющими висками голову. В дороге хорошо думалось. Если бы мысли человека тоже исчислялись в километрах, то оказалось бы, что он за свою жизнь уже совершил в миллионы раз больший мысленный путь, чем прошел ногами. Летом, небыстро шагая, он уходил с утра по степи в глубь района на тридцать – сорок километров. Люди научились издали узнавать его фигуру по старенькому, порыжевшему под степным солнцем портфелю и по торчавшей за спиной двустволке. Иван Степанович уже не помнил, когда подстрелил из двустволки последнего зайца. А в портфеле он носил переписку с областной пчеловодной конторой, с которой вел нескончаемую войну из-за своего нового улья. В дороге он обдумывал и отсылал свои ответы главному пчеловоду области.

Стоял конец мая. Сокращая путь, Иван Степанович пошел не по верхней, степной дороге, а по берегу реки, низом. Солнце уходило за волнистую линию курганов, молчаливыми стражами тянувшихся вдоль реки по окраине степи. По склонам курганов, ближе к подошве, цвел татарник. Будто чья-то древняя конница в красных шапках собиралась перед приступом у подножий курганов.

Дорога извилисто спускалась из станицы и, прижимаясь к реке, сворачивала вправо. Начинаясь у станицы, ей сопутствовал посредине реки Вербный остров. Длинным стругом, с осаженной кормой и с круто поднявшейся из воды белой песчаной грудью, он резал речное стремя. Раньше в это время остров всегда был затоплен паводковыми водами. Они не спадали до июня, когда на заливных лугах начинали косить сено. По острову ездили среди деревьев на лодках. После того как выше по реке построили плотину, разливов не стало. Зато река поднялась, затопила прибрежные талы и понесла на себе большие пароходы. Звуком своих гудков они распугали тишину, издревле висевшую здесь над берегами.

Иван Степанович любил вслушиваться в этот расстилающийся по воде вибрирующий звук, заслышав который почему-то всегда хотелось прибавить шагу. Он любил родную реку, и не так за ее спокойствие и тихий нрав, как за трудолюбие и неутомимость. Она представлялась ему великим грузчиком. Сколько уже этот грузчик переносил на своей спине и сколько еще перенесет мешков с зерном, тюков книг, ящиков с частями машин, строительных бревен!

Взглянув на солнце, Иван Степанович подумал, что до темноты' он еще успеет завернуть по дороге к брату. Брат жил на полпути между станицами, в хуторе Вербном. Как и острову, хутору дали это название густо растущие по берегам реки вербы. Два года назад брат приехал сюда из города с женой и с матерью жены – больной старухой. Всего хозяйства у них было: старый, рассохшийся комод и две козы – белая и черная. До этого брат жил в разных городах – его, как осенним ветром траву-перекатиху, гоняло с места на место. Унаследованную от отца фамильную специальность кузнеца он бросил по слабости здоровья и к сорока пяти годам переменил до десятка профессий: работал нормировщиком на заводе, кладовщиком в доме отдыха, был председателем месткома, заведовал бильярдной. Как-то получалось у брата, что он нигде не сумел задержаться. При встречах он говорил Ивану Степановичу, что не любят начальники правду.

– Ну и вот, – добавлял он, поднимая худое плечо и склоняя к плечу голову. Надо было понимать, что он тоже терпит за правду. – Это тебе не колхоз, Иван, а город. Понимаешь, го-род! И люди совсем другие. Да никакого сравнения. Ну и вот, – опять склонял он на плечо голову.

С молодых лет брат не мог говорить без ужимок и подмигиваний. Поэтому всегда казалось, что он шутит, даже когда он говорил о серьезном.

Встречались они редко: только когда Ивану Степановичу надо было приехать в город поругаться с пчеловодной конторой. Всю жизнь он презирал людей, которые болтаются по течению от берега к берегу, как лодка без весел. Никто им не виноват, когда вокруг столько несделанного, столько всякой работы – выбирай, какая мила сердцу, если у тебя не равнодушные руки. Но объяснение, которое подходило к другим людям, оказалось, нелегко было применить к брату. Это был брат. Может быть, и в самом деле где-то на кривых тропинках ему чаще приходилось сталкиваться с неважными людьми, а настоящих, которые идут по широкой, прямой дороге, он не встретил? Разве мало еще прощелыг и себялюбцев?

Не сложилась у брата и семейная жизнь: недавно он женился в третий раз. С первой женой он прожил двадцать лет, выучили сына, а на другой день после того, как проводили сына в армию, она ушла от брата. Иван Степанович хотел примирить их, но она сказала: «Никто, Иван Степанович, на меня не укажет, что я была плохая ему жена, а теперь я хочу отдохнуть от его прибауток». Больше она ничего не добавила.

Из эвакуации брат привез молодую жену. Жили они как-то странно, как живут транзитные пассажиры на вокзале: каждый хранил свои вещи и харчи под замком, в чемодане. Так и расходились – купили билеты в разные концы и разъехались полюбовно. В том же году брат женился на сорокалетней женщине с тихими и ласковыми, как вода под береговыми вербами, глазами.

Как-то Иван Степанович приехал в город, из пчеловодной конторы зашел к ним на квартиру. Брат уволился из бильярдной и второй месяц сидел дома. Кормились от коз Белки и Галки. Старуха, мать жены, настригла с коз шерсти, а Елена, жена брата, вязала носки и детские рукавички и сбывала их на толкучем рынке. Брат жил на иждивении у этих двух женщин.

– Личные счеты… Ну и вот, – встретил он Ивана Степановича. – Ты там, Иван, среди пчел и цветов, райская жизнь, а это го-род. В городе – не в колхозе.

Он все так же подмигивал, быстро шагая на полусогнутых ногах по комнате, круто поворачивался на. месте и шел обратно, бодрился. Но Иван Степанович всмотрелся в его осунувшееся лицо, обежал глазами пустые углы комнаты с единственным оставшимся из всей мебели комодом и впервые остро, почувствовал, что брат катится вниз, гибнет.

– Поедем, Степан, в колхоз, – сказал Иван Степанович 6paту.

– Куда мне! – испугался брат. – Какой из меня землепашец?

– Зачем тебе землю пахать? Поставим тебя к пчелам.

– Я не сумею, Иван. К этому интерес надо иметь. А у меня интерес – с медом чаю напиться.

– Получишься. Вспомнишь, как отец ульи имел. И я тебе помогу, – уговаривал Иван Степанович.