— Нет, слава Господу! — злобно рявкнула старуха и захлопнула окошко.

Леберехт тщетно пытался найти объяснение столь странному поведению, тем более что он, как послушник-бенедиктинец, должен, без всякого сомнения, быть выше всяких подозрений. Теперь вся его надежда была на то, что Марта уедет в Регенсбург той же почтовой каретой. По крайней мере для себя он твердо решил, что покинет город лишь в сопровождении Марты.

Снедаемый беспокойством, Леберехт отправился вместе с Лютгером из Шотландского монастыря к Господскому рынку. Как объяснить Лютгеру, что ему надо задержаться здесь на пару дней? Он уже готов был открыть монаху правду, когда они вышли на большую площадь.

Там, где еще вчера веселились и плясали люди, теперь была совсем иная картина: между повозок рядами стояли мешки и тюки с товарами, в деревянных ящиках мерцало богемское стекло и гончарные изделия из Польши, на прилавках были выставлены гигантские корзины с душистыми пряностями с Востока, а между ними — овощи из сельских районов, расположенных вокруг Нюрнберга. Меж богато одетых негоциантов, одним хлопком в ладоши продававших целые возы, теснились многочисленные мелкие торговцы со своими двухколесными тачками, которые ожидали выгодных предложений.

В верхней части рынка, где находилась почтовая станция, суета была поменьше, и уже издали Леберехт заметил у ожидающего почтового фургона монахиню. Сердце его взволнованно забилось. Неужели Марте удалось это?

Заметил монахиню и брат Лютгер.

— Смотри-ка, друг мой, какое достойное общество для путешествия! — пошутил он.

Когда четверка разговорчивых купцов уже садилась в фургон, монахиня обернулась. Это была Марта. Она подошла к бенедиктинцу и послушнику и дружелюбно приветствовала их:

— Laudetur Jesus Christus, почтенные братья!

— Во веки веков, — ответил Лютгер и добавил: — Почтенная мать!

Леберехт не осмеливался открыть рта; он старался подавить смех и сжимал губы. Теперь, когда Марта стояла напротив него, страх и тревога ушли, и он, набрав в грудь побольше воздуха, тихо сказал: "Слава Богу!"

Сестра Марта, как она назвалась, с удивительной самоуверенностью поведала, что идет из монастыря Святой Клары и держит путь в Ассизи, где святая Клара триста пятьдесят лет назад основала орден кларисс, покрывало которого она и носит.

— Тогда нам предстоит добрый кусок совместного пути. Мы — бенедиктинцы из аббатства на горе Михельсберг и едем в Монтекассино! — радостно воскликнул Лютгер и осведомился: " — Вы путешествуете в одиночестве, почтенная мать?

Марта рассмеялась. Приподняв длинный подол своего облачения, она забралась в фургон и весело ответила:

— Господь Бог послал мне вас в защиту!

Тут и Лютгер рассмеялся, а Леберехт закинул в повозку мешок, который нес на плече. Купцы устроились на задних сиденьях фургона. Беседа разговорчивых господ смолкла, едва они увидели, что в повозку поднимаются монахиня и двое монахов, но Лютгер, который сразу же оценил ситуацию, упредил ожидаемые глупые замечания, сказав:

— Почтенные господа ничего не имеют против нашего присутствия?

— Нет, нет, — пробормотали купцы.

Лишь старший из четверых, благородный седобородый господин в черной бархатной шапке, поднял бровь и громко заметил:

— Мы ведь протестанты, мы терпимы!

И они тоже рассмеялись.

— Я выскажусь об этом, — заявил брат Лютгер после того, как почтовый фургон пришел в движение, — когда дорога приведет нас в Альтмюльталь, где, насколько мне известно, живет большинство моих братьев по вере. Ведь в протестантском Регенсбурге нам тогда вообще не дадут слова.

Бойкие слова бенедиктинца понравились купцам, так что этим поздним утром в фургоне царило веселое настроение. Сначала почтовая карета Таксисов прыгала по грубой мостовой, затем пересекла реку Пегниц у госпиталя Святого Духа с окнами в три ряда друг над другом, проехала мимо Сент-Лоренца, где появился новый город с постоянными улицами, ведущими с запада на восток, и вскоре свернула на юг.

Монахиня и монахи заняли места на передней скамье, сразу за кучером. Леберехт сидел в середине, между Лютгером и Мартой. Повозка, над которой был натянут брезент для защиты от дождя и солнца, оказалась довольно тесной, слишком тесной для троих монахов в их сутанах. Это дало Леберехту возможность незаметно прижаться к Марте. Он чувствовал движения ее ноги, и каждый поворот дороги вызывал в нем приятную дрожь.

Когда же фургон достиг границы города, небеса раскрылись. Дорога по песчаной почве вела прямо через бесконечные сосновые леса, и кучер пустил лошадей рысью, что могло вызывать испуг. На заднем сиденье между тем уже пошла по кругу бутылка, содержимое которой годилось для того, чтобы прогнать страх и побудить старшего к вопросу:

— Эй, а вы случаем не торговцы индульгенциями, что разъезжают туда-сюда между Римом и немецкими землями, выманивая у бедняков деньги обещаниями вечного рая на благо прожорливой Римской церкви?

Леберехт испуганно взглянул на Лютгера. Тот был в ярости, но явно не осмеливался поставить купца на место, поскольку они все еще находились на территории протестантов. Леберехт подумал, что слова старика могли бы исходить и от него самого, но от других он еще никогда не слышал столь резкой критики. Только сейчас ему стало ясно, что значит быть протестантом.

Что касается старика, то он, похоже, сел на своего любимого конька и, не дождавшись ответа, крикнул:

— А не принадлежите ли вы к ордену нечестивого Иоганна Тетцеля, проповеди которого наш доктор Лютер сделал поводом для своих тезисов?

Обстановка постепенно накалилась, настроение испортилось, и Лютгер, обернувшись, возразил купцу:

— Тетцель был доминиканцем, и он столь же чужд ордену бенедиктинцев, как и вам, протестантам. Кстати, церковный собор запретил торговлю индульгенциями, как она проповедовалась Тетцелем.

Тут все четверо дружно расхохотались. Старший едва мог успокоиться, он все еще мотал головой и восклицал:

— Ну да, ну да, Рим-то далече! Но вы же не станете отрицать, что собор Святого Петра в Риме строится на гроши верующих? Даже сейчас! В немецких землях пока хватает своих маленьких тетцелей!

Открытая стычка между этими двумя дала Леберехту возможность на мгновение прижаться к Марте, почувствовать ее мягкую грудь и предаться сладостным мыслям. Марта не выказывала ни малейшего волнения; она смотрела прямо перед собой, на спины лошадей. Надолго ли хватит у них сил вести эту игру в прятки?

Шум и тряска почтовой кареты заметно изматывали путешественников, и вскоре ссора с купцами-протестантами стихла. Леберехт, как и все остальные, клевал носом; он так и не отважился взглянуть Марте в лицо, хотя с удовольствием сделал бы это. Улыбка, тайное пожатие руки значили бы для него сейчас очень много.

Некоторое время дорога шла вдоль Альтмюля, ленивой речушки, которая вилась блестящей змейкой через луговые долины. Пастбища чередовались с редкими лесами, пока спустя много часов не начался каменистый подъем, с которого впервые можно было увидеть южные земли, показавшиеся в бесконечной дали.

Лютгер, следивший за маршрутом по карте математика Филиппа Аппиана, обрамленной гербами самых значительных баварских городов, спорил с кучером о названиях деревень, которые они проезжали или видели вдалеке. Названия, которые сообщал кучер, никоим образом не совпадали с теми, что были указаны на карте ученого из Ингольштадта, поэтому брат Лютгер, образец точности в том, что касалось печатного слова, начал серьезно сомневаться, что они смогут достичь своей цели, Регенсбурга, еще в тот же день. Кучер, пытаясь успокоить пассажира, заявил, что ему не впервой ехать этим маршрутом и что, не зная большинства названий, он каждый раз ставит своих лошадей в стойла почты Таксисов.

Через Лабер и Наб, две речушки, которые ни в коей мере не заслуживали этого названия тем засушливым летом, шли два брода, и, прежде чем путешественники успели глазом моргнуть, на горизонте, в южной стороне, возникли башни регенсбургской знати. Их было около пятидесяти, многие — высотой в десять этажей, едва ли ниже шпилей собора, строительные работы на котором начались сорок лет назад. По каменному мосту, чуду архитектуры, они к вечеру добрались до города.