Я не понял, почему медсестра оказалась в машине. Может быть, она выдала нас, чтобы спасти себя, а возможно, вела двойную игру и работала на немецкую разведку. Видимо, немцы специально не мешали ей возиться с Минником и Сарноу, чтобы размотать всю цепочку. Но им не повезло – мой отец не доверял медсестре, и как только американцы поправились, я перевез их в другое место.

Увидев медсестру, я растерялся – она знала некоторых членов моей группы.

Меня втолкнули в грузовик, где сидели несколько немцев и мужчина в габардиновом плаще, который держался просто и дружелюбно.

– Ну вот и Марина,- произнес «Габардин». «Марина» – так называлась моя оперетта.

– Объясните, что здесь происходит. Я музыкант. Ничем другим не занимаюсь, – сказал я.

Он добродушно улыбнулся.

– Ну конечно же, дуралей.

Машины тронулись. Легковая шла позади колонны на некотором расстоянии. Видимо, медсестре не хотелось, чтобы ее узнали. Слева от меня сидел немец, справа – Габардин. Мы проехали всего несколько десятков метров и остановились у дома, в котором у меня знакомых не было. Я вздохнул с облегчением. Может быть, все не так уж плохо. Но вскоре оказалось, что арестовали Жака Петерса. Он тоже входил в нашу группу, но лично мы не были связаны. Как старший сектора, я сообщался лишь с командованием бригады. От Жака Петерса мне передавали через связного информацию о поездах, проходивших через Мол. В сообщениях Петерса, который служил машинистом на железной дороге, обычно указывались пункт назначения, груз и номер состава. Когда его втолкнули в машину, он посмотрел на меня и облегченно вздохнул, так как не знал меня.

Машины снова тронулись в путь. Габардин ткнул в меня пальцем.

– Бумажник.

Меня словно громом поразило. В бумажнике лежала не только фотография Боба Мастерса, канадца – первого переправленного мною летчика, – там находились также документы, ставившие под угрозу людей из моего сектора. Один раз в две недели организация выдавала подпольщикам по пятьсот франков под расписку – для отчетности. Эти расписки и хранились у меня в бумажнике.

Габардин – я так и не узнал его имени – рылся в моем бумажнике. Он вытащил оттуда лишь удостоверение личности и вернул мне бумажник. Я перевел дыхание. Необходимо быстрее отделаться от обличающих документов, пока мы не прибыли к месту назначения.

– А теперь заедем за твоей невестой,- сказал Габардин все так же спокойно и дружелюбно.

Я вздрогнул.

– Какая невеста? У меня нет никакой невесты.

Но машина уже приближалась к дому Мариетты. Сидя между двумя немцами, я пытался представить себе, что им может быть известно. Мариетта была нашей связной. Несколько раз она вместе со мной сопровождала летчиков союзников.

Прошло минут десять-пятнадцать, и она вышла на улицу в сопровождении немцев. Мариетта еще не поняла всей серьезности положения. Она выглядела очень юной. И очень сонной. На ней почему-то были драгоценности – словно она собралась на бал. Видимо, вечером, после премьеры, она так устала, что легла спать, не сняв с себя украшений. Увидев меня, она улыбнулась.

– Я спешила, – сказала она. – Они велели мне поторопиться, сказали, что жених уже ждет.

Мариетте было двадцать лет. Она хотела сесть рядом со мной, но Габардин указал ей другое место.

– Любовь кончилась, – сказал он и, повернувшись ко мне, спросил: – Где живет Каликст Миссоттен?

Новая неожиданность. Черт возьми, они знали больше, чем я предполагал! Каликст был командиром бригады и занимался доставкой оружия. Я лихорадочно обдумывал план действий. Тут уж не скажешь, что я с ним незнаком. Я и Каликст были неразлучны. И, кроме того, он играл главную роль в моей оперетте.

И я ответил:

– Розенберг, 95.

Каликст жил в доме 96. Я надеялся, что дом 95 расположен на другой стороне улицы, где-то рядом. Может быть, Каликст попытается скрыться, когда увидит приближающихся немцев. Позади его дома находился большой парк, за ним река Нет, а дальше – поле.

Но они подъехали не к девяносто пятому дому, а прямо к девяносто шестому. Габардин улыбнулся мне. Они были прекрасно осведомлены обо всем. Немцы скрылись в доме.

Я вспоминал о том, как мы ночью принимали оружие, которое сбрасывали нам с самолета. Каждый вечер мы должны были слушать передачи Лондонского радио. Услышав пароль, мы собирались в одиннадцать часов в условленном месте. Нам не разрешалось вступать в контакт друг с другом, каждый должен был добираться в пункт сбора своим путем.

Отец Каликста торговал пивом, и Каликст развозил пиво в повозке, как это было принято тогда. Если маршрут оказывался длинным, с заездом в деревушки, он возвращался домой поздно. Однажды я, нарушив инструкцию, заехал к нему.

Он спокойно сидел за столом, положив рядом с тарелкой спортивную страницу газеты.

– Ты еще не готов? – удивился я.

– К чему? – спросил он с набитым ртом.

– Ты что, не слушал радио?

– Отец слушал. Он сказал, что условного сигнала не было. – Я сразу понял, в чем дело. Я понял это, как только взглянул на его отца.

– Пошевеливайся, черт побери, не то мы опоздаем, – сказал я. Отец бросился на колени перед сыном и с мольбой протянул к нему руки.

– Я слышал пароль, но не хотел говорить тебе об этом. Я не хочу отпускать тебя! В прошлую войну мофы1 гноили в тюрьме меня, а теперь они убьют тебя, если ты им попадешься.

И Каликст ответил. Очень просто. И очень мудро:

– Отец, неужели ты хочешь, чтобы я стал трусом?

Родители Каликста провожали нас со слезами. Он был единственным сыном.

В то утро, 8 марта 1944 года, Каликста тоже взяли. Прямо из кровати. Сонного и растрепанного, они втолкнули его в грузовик. Но он даже и тут не потерял чувства юмора:

– Доброе утро! А я-то надеялся поспать сегодня подольше.

Его швырнули на скамью.

Следующий адрес: Рондплейн, 3, в Моле. Тревога все сильнее охватывала меня. Становилось ясно, что они знали довольно много. На Рондплейн жили мои дядя и тетя. У них скрывались двое американцев до того, как я перевез их в другое место. Лихорадочно перебирал я в своей памяти, что могло быть известно моим родственникам, кого из наших они видели.

Дядю с тетей вывели на улицу и усадили на скамейку. Они молча взглянули на меня.

И вот мы снова в пути, едем из Мола в Донк. Остановка у дома Луи Мертенса. Он тоже участвовал в операции по доставке оружия. Кроме того, часть оружия хранилась у него. Теперь, когда они после Каликста Миссоттена взялись за Луи, стало ясно, что немцам известно о том, каким способом нам доставляют оружие. Меня одолевали тревожные мысли. Медсестра не знала об этой операции. Месяц назад арестовали нескольких человек из нашей группы – участников операции. Возможно, кто-то из них проговорился. А может быть, кто-то еще раньше проболтался обо всем медсестре? Впрочем, она не похожа на шпионку, о которых так часто рассказывается в романах и фильмах. У нее есть ребенок; говорили, что он от немца и что поэтому медсестра была вынуждена работать на немцев. Иначе жизнь ребенка оказалась бы под угрозой.

Луи Мертенса жестоко били, пока он не указал место, где было зарыто оружие. Следы побоев мы увидели, когда Мертенса втолкнули в машину.

Немцы, запретившие моей невесте и Каликсту сесть рядом со мной, позволили сделать это Мертенсу. Луи был помолвлен с двоюродной сестрой моей невесты. Я сразу же заговорил с ним.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил я.

– Ничего, – ответил он. – Они вломились к нам и заявили, что я прячу оружие.

– Осторожно, – вмешался Габардин. – Я понимаю по-фламандски. Разговаривать о делах запрещено.

– Давай посмотрим фотографии, – предложил я.

Луи удивленно посмотрел на меня. Но понял, что у меня какой-то план. Он достал фото Лизетты, а я – карточки Мариетты. Немцы перестали обращать на нас внимание. Видимо, их вполне устраивало наше поведение. С каждой фотографией я вытаскивал из бумажника расписки, незаметно отправлял в рот и проглатывал. Так я уничтожил все расписки и фото Боба Мастерса. Только тогда я почувствовал себя спокойнее. Теперь они не получат дополнительных данных и новых арестов не будет. А это главное. Движение Сопротивления должно продолжаться. Я знал, что руководство в надежных руках моего заместителя и что он сделает все для того, чтобы борьба не прекращалась. И он это сделал. Спасибо тебе, Фернанд Геверс, за то, что ты не опустил руки после нашего ареста и руководил сектором до самого освобождения.