Праправнучка майорши, подумал коллежский регистратор, вздрогнул при упоминании об организованной преступности и, усевшись, свесив ноги, на левой сережке девушки, прислушался к шороху ее мыслей.

Мафия… из-за мафии я должна стоять в полутемной квартире и паковать чемоданы, вместо того чтобы быть со всеми и праздновать новое тысячелетие. Они требуют денег, говорят, что я, как хозяйка пансионата, нуждаюсь в их защите… а я сдаю комнаты только потому, что мне нечем платить за тепло и коммунальные услуги. Так же, как и прабабушка… но все уже съехали, только этот старик остался, Рубашов… Надеюсь, он не совсем выжил из ума и понимает, что самое позднее завтра он должен покинуть квартиру…

— Рубашов? — повторил Вайда. — Значит, я прав. Это был Рубашов!

Вот именно — Рубашов, — снова услышал он, но это была не она, это был все тот же незнакомый голос. — Странный старик, все время разговаривает сам с собой, часами стоит у портрета мадам Орловой в прихожей, словно бы они были знакомы… но это, конечно, невозможно, не так ли, Вайда? Если это так, ему должно быть хорошо за сто лет. Он один остался… хотя еще вопрос, сумела бы Надя расплатиться с мафией, если бы квартиросъемщиков было больше. Четыреста долларов в месяц… ей, конечно, делали скидки, отсрочки… но теперь их терпение иссякло. Как еще можно истолковать шелковый шнурок на ручке двери позавчера? Или ночные звонки? Она запугана до смерти, бедное дитя, и именно поэтому… та же самая организация, только другой отдел, в современном доме на Крестовском, за те же четыреста долларов снабдила ее фальшивым паспортом на имя Мандельштам… все печати — стопроцентной подлинности… и с этим документом, из которого ясно только одно: что она — это не она… с этим документом уже завтра…

Но Вайда не дослушал конца этого монолога, из которого прояснилось, почему Надя не праздновала Новый год вместе со всеми на улице: она еще не пришла в себя после трагической истории с Сашей, Александром, мальчиком, без вести пропавшим на кавказской войне… у нее никого здесь не осталось, и поэтому завтра с самолетом Люфтганзы она улетает в Берлин, где ее ждет новое будущее как эмигрантку еврейского происхождения, где она попытается забыть сердечную рану, оставленную юношеской любовью. Нет, коллежский регистратор Вайда ничего этого уже не слышал, потому что на улице происходило нечто необычное.

Приняв форму светового блика в окне, он смотрел на длинный черный лимузин, остановившийся перед заколоченной хлебной лавкой на другой стороне улицы… и что-то подсказало ему, что старик, единственный жилец в квартире, некогда принадлежавшей вдове майора Анне Орловой, ждет важного посетителя.

Все одно к одному, — сказал голос, непонятно на что намекая: на странный автомобиль, на погоду или на что-нибудь еще, — это будет незабываемый Новый год, можешь мне поверить, Вайда.

За окном пошел снег. Снежинки, окрашенные рекламными огнями во все цвета радуги, напоминали миллиарды изысканнейших ювелирных шедевров. Петарды, ракеты и шутихи взрывались все чаще, в ночном небе, сменяя друг друга, расцветали фонтаны светящихся брызг. Чуть поодаль полицейские грубо волокли пьяного нищего; гул толпы на Невском был слышен все яснее: время шло к двенадцати, и все ждали речи президента, для этой цели вдоль всего проспекта были установлены большие видеоэкраны. Снегопад становился все гуще. Из машины вышел водитель и открыл дверь пассажиру. Проходящая мимо женщина перекрестилась, словно увидела смерть, и поспешила к Невскому. Значит, смерть является в костюме дворецкого, подумал Вайда — на водителе была ливрея конца прошлого века, а под котелком… да, если приглядеться, под котелком зияли пустые глазницы черепа.

Вполне понятно, что юная квартиросдатчик несколько помешкала, прежде чем открыть дверь. Стучали тихо и вежливо, но слухи и заметки в газетах… Она припомнила историю, как несколько пенсионеров, не имея на что жить, завещали свои квартиры каким-то ловким бандитам на Васильевском острове, после чего один за другим исчезли. Или упрямый лоточник с Кировского моста, отказавшийся платить мафии, — его нашли на дне канала Грибоедова с отрезанными секатором пальцами. Еще одного обнаружили с торчащей из горла стальной трубой, в которую было вложено предупреждение предпринимателям о нежелательных последствиях задержек с выплатой страховых взносов. Все это мгновенно промелькнуло в ее памяти. В дверь снова постучали, и голос с лестничной площадки посоветовал ей открыть, ей ничто сейчас не грозит, а судьбы все равно не избежишь. Она открыла и успокоилась.

Почему-то она сразу решила, что это иностранец, иначе невозможно было объяснить его странную манеру одеваться. На нем был траченный молью фрак, а на плечах — пелерина с меховым воротом. По виду ему было лет сорок, продолговатая физиономия, добрые извиняющиеся глаза… и запыленный цилиндр с дырой, прожженной, судя по всему, сигарой.

— Я ищу господина Рубашова, — вежливо произнес гость. — Если я правильно информирован, мадемуазель, он сейчас у вас единственный квартиросъемщик.

Надя поняла, что ошиблась — это был никакой не иностранец. Его русский был совершенно безупречен, разве что чуточку старомоден. Она посмотрела на старинные прабабушкины часы в прихожей.

— Уже поздно, — сказала она, — скоро полночь. Вы договорились о встрече?

Ее собеседник понизил голос.

— О встрече? Что вы! Можно ли! Это означало бы все испортить… Мы старые знакомые, я и господин Рубашов… мы давно… очень давно не виделись, так что я хотел сделать ему сюрприз.

Из-за уха его торчала старинная ручка-вставочка. На лице морозный румянец. Порез от бритья. В руке в белой перчатке — кожаный портфель.

— Мадемуазель Надежда, — сказал он осторожно, покосясь на табличку на двери, — я могу вас заверить — если вы впустите меня и тем самым дадите мне возможность порадовать своего друга… в этом случае вас, мадмуазель Надежда, никогда более не побеспокоят эти низкопробные шантажисты, не оставляющие вас в покое с тех пор, как вы унаследовали эту, извините за прямоту, мрачноватую квартиру. Прошу понять меня правильно — я ни в коей мере не принадлежу к тем, кого вы не без оснований побаиваетесь… но поверьте, я располагаю всеми необходимыми средствами, чтобы обеспечить вам определенный иммунитет…

Надя с удивлением уставилась на странного посетителя. Инстинкт подсказывал ей, что этот странный господин, такой еще молодой и в то же время, благодаря своим одеяниям и старомодному, вовсе уж из другой эпохи, употреблению слов, кажущийся очень старым… инстинкт подсказывал ей, что этот господин — истинный джентльмен, из тех, что держат свои обещания. Она подсознательно поняла, что может на него рассчитывать.

— Я даже готов поставить на карту свою безупречную репутацию, — продолжил он серьезно, — подтвержденную Бог весть сколькими титулами и орденами с незапамятных времен… honeur, знаете ли, monsier decore…[63] Уверяю вас, эти мерзкие бандиты никогда вас более не побеспокоят. Наказать их — вполне в моей власти… Прямо сейчас, если позволите. Да-да, именно сейчас, это самое разумное.

И Надя, не зная еще, что как раз в эти самые мгновения все повернулось именно так, как и сказал незнакомец, что уже на следующее утро петербургская полиция, придя на утреннюю оперативку, с удивлением обнаружила, что двадцать четыре бандита из группировки, контролирующей район Садовой и Московского проспекта, перепуганные насмерть, непостижимым образом оказались за решеткой, принеся с собой целый чемодан доказательств своей преступной деятельности, а также сопроводительное письмо за подписью некоего месье Шарло Федер-Виша, псевдоним, конечно… еще не зная всего этого, она открыла дверь и пригласила незнакомца войти.

— Хорошо, — сказала она, — только недолго. Господину Рубашову завтра рано вставать. Мы оба уезжаем отсюда…

Надя никогда не забудет человека, появившегося на пороге ее квартиры в эту новогоднюю ночь. В освещенной прихожей она разглядела его — лицо почти мальчишеское, темные глаза, веснушки… Когда он снял перчатки, оказалось, что ногти покрыты синим лаком. И еще одна странность — запах. За густой завесой дорогого мужского одеколона «Хьюго Босс» она различила еще какой-то, странный и довольно неприятный запах, и сморщила нос. Ей почему-то вспомнился серный завод у Ладоги… и, пожалуй, старая квартирка, где печку топили низкосортным углем… но она так и не успела додумать эту мысль до конца.